Повесть о старых женщинах

Беннет Арнольд

Приблизившись к ней с наигранной непринужденностью, он поцеловал ее через вуаль, которую она невольным движением тотчас же откинула, и он вновь поцеловал ее, теперь более горячо, чувствуя, что ее страстность превосходит его пыл. После побега из Экса они впервые остались наедине. И все же, несмотря на свой жизненный опыт, он оказался достаточно наивным, чтобы недоумевать, почему он не смог вложить в свое объятие весь жар страсти и почему его не потрясла близость к ней! Однако ее горячее лобзание несколько взволновало его чувства, а также обрадовало скрытой в нем надеждой. Он ощущал слабый аромат, исходивший от ее вуали, от шелковой подкладки корсажа, и поскольку одежда, источавшая этот аромат, окутывала ее тело, он слышал и его слабый живой аромат. Ее лицо, которое он видел со столь

близкого расстояния, что мог различить нежный пушок на персиковых щечках, было невообразимо прекрасным; ее темные глаза таинственно затуманились, и он чувствовал, как к нему возносится невысказанная преданность ее души. Она была чуть выше ростом, чем ее возлюбленный, но так отклонилась назад, прижавшись грудью к его груди, что он мог смотреть на нее не снизу вверх, а сверху вниз. Ему это было приятно, потому что, хотя он был прекрасно сложен, рост был его уязвимым местом. Благодаря взволнованности чувств у него поднялось настроение, страхи отступили, появилась уверенность в себе. Он получил в наследство двенадцать тысяч фунтов и завоевал это бесподобное создание. Она попала к нему в плен, он тесно прижал ее к себе, с ее молчаливого согласия рассматривая мельчайшие детали ее кожи и сминая тонкий шелк одежды. Что-то в нем заставило ее возложить свою скромность на алтарь его желания. А солнце ярко светило. Он осыпал ее все более пламенными поцелуями, но с оттенком снисходительности победителя, а ее пылкий отклик восстановил в нем ту уверенность в себе, какую он начал было терять.

— Теперь у меня нет никого, кроме тебя, — прошептала она слабеющим голосом.

В своем неведении она воображала, что выражение такого чувства доставит ему удовольствие. Она не подозревала, что подобные слова обычно расхолаживают мужчину, ибо доказывают, что женщина думает о его обязанностях, а не о его привилегиях. Они, несомненно, его охладили, но не обнаружили ее мнения о мере его ответственности. У него на губах появилась неуверенная улыбка. Софье его улыбка каждый раз казалась чудом, ибо в ней лихая веселость сочеталась с мольбой таким образом, что устоять перед этим колдовством она не могла. Девушка менее целомудренная, чем Софья, догадалась бы, увидев эту очаровательную, несколько женственную улыбку, что может вить из него веревки, но рассчитывать на него, как на опору, нельзя. Но Софье только предстояло познать это.

— Ты готова? — спросил он, положив руки ей на плечи и немного отстранив ее от себя.

— Да, — ответила она, собираясь с силами. Лица их еще соприкасались.

— Ты не прочь посмотреть выставку гравюр Доре ^{58} ?

Вопрос достаточно простой! Предложение достаточно уместное. Доре становился знаменитостью даже в Пяти Городах, но, естественно, не как автор иллюстраций к «Contes Dr^olatiques» [15] Бальзака, а как создатель вызывающих содрогание причудливых библейских образов. В глазах благочестивых людей Доре спасал искусство от обвинения в суетности и легкомыслии. Предложение Джеральда сопровождать свою недавно обретенную возлюбленную на выставку оригиналов тех гравюр, которые произвели столь глубокое впечатление на Пять Городов, свидетельствовало о его отменном вкусе. Эта мысль очистила нечестивую авантюру от греха.

15

«Озорные рассказы» (фр.).

Однако Софье было явно не по себе. Она то бледнела, то краснела, делала непроизвольные глотательные движения, вздрагивала всем телом. Она отодвинулась, но не сводила с него взгляда, и он первым опустил глаза.

— Ну а как же… со свадьбой? — прошептала она.

Казалось, этот вопрос исчерпал весь запас ее гордости, но она вынуждена была его задать и за него расплачиваться.

— Ах да, — быстро и беспечно воскликнул он, как если бы она напомнила ему о незначительной мелочи, — я как раз собирался рассказать тебе: здесь это не получится. Правила несколько изменились. Я узнал об этом вчера поздно вечером. Но я выяснил, что легче легкого проделать это у английского консула в Париже, ну а раз у меня уже есть билеты на сегодняшний вечер, как мы договорились… — Он умолк.

Ошеломленная, она упала на стул с покрытой полотенцем спинкой. Она верила его словам. Она не подозревала, что он пользуется испытанным средством обольстителя. Ее ошеломил его небрежный тон. Неужели он действительно намеревался повести ее на выставку и по пути, как бы невзначай, сообщить: «Да, кстати, сегодня в полтретьего, как я обещал, мы пожениться не сможем»? Несмотря на крайние неведение и непорочность Софья была высокого мнения о собственном здравомыслии и способности самостоятельно справляться со своими делами, и ей едва ли приходило в голову, что он надеется получить у нее согласие на поездку в Париж, да еще ночью, без официального заключения брака. Ее юность, чистота, неопытность, простодушие и беспомощность перед ужасными опасностями вызывали сострадание. Но ее потрясло то, что ее ошибочно приняли за дурочку! Объяснение этому она нашла в том, что Джеральд в некоторых делах, по-видимому, сам бывает доверчивым простофилей. Он не поразмыслил как следует. Он недостаточно понял всю безмерность ее жертвы, когда она бежала с ним, пусть всего лишь в Лондон. Она жалела его. Она по-женски быстро уловила, что необходимо проявить предусмотрительность на предварительной стадии, дабы обеспечить их неувядаемое счастье в будущем.

— Все будет в порядке! — уверенно продолжил Джеральд.

Он взглянул на нее, но она на него не смотрела. Ей было девятнадцать лет, однако ему она казалась взрослой и таинственной. Ее лицо озадачивало, ее мысли оставались для него непостижимыми. В каком-то смысле она, вероятно, беспомощна, но их судьбу определяет не он, а она, будущее же кроется в тайной и причудливой деятельности ее ума.

— О нет! — воскликнула она. — О нет!

— Что нет?

— Так мы поехать не можем, — сказала она.

— Но ведь я говорю тебе, что все будет в порядке, — возразил он. — А если мы останемся здесь и за тобой сюда примчатся?.. Потом, у меня же и билеты и все прочее.

— Почему ты не сказал мне раньше? — спросила она.

— Но как я мог? — огрызнулся он. — Оставались мы хоть на минуту одни?

Это было почти правдой. В переполненном вагоне или за поспешным завтраком в окружении десятков навостривших уши людей невозможно было обсуждать вопрос о формальностях заключения брака. Поэтому сейчас он чувствовал твердую почву под ногами.

— Ну, разве мы могли? — упорствовал он.

— А ты еще предлагаешь пойти на выставку! — было ему ответом.

Без сомнения, он совершил грубую бестактность. Он понимал, что сделал глупость. И тогда он вознегодовал, как будто виновата была она, а не он.

— Милая девочка! — сказал он оскорбленным тоном. — Я хотел устроить все как можно лучше. Не моя вина, что правила меняются, а чиновники — глупцы.

— Тебе следовало сказать обо всем раньше, — мрачно настаивала она.

— Но как я мог?

В этот момент он почти уверовал, что и вправду намеревался жениться на ней и что лишь нелепости канцелярской волокиты воспрепятствовали достижению этой благородной цели. Хотя в самом деле он и пальцем не пошевелил, чтобы вступить в законный брак.

— О нет, нет! — повторяла она, надув губки и сверкая увлажнившимися глазами. — Нет!

Он сообразил, что она возмущена его предложением поехать в Париж.

Медленно, волнуясь, он подошел к ней. Она не шелохнулась, не взглянула на него. Взор ее был устремлен на умывальник. Он наклонился и прошептал:

— Послушай, все будет в порядке. Ты поедешь на пакетботе в каюте для дам.

Она не шелохнулась. Он наклонился и сзади коснулся губами ее шеи. Она вскочила, гневно рыдая. Она пылала ненавистью к нему. Вся ее нежность испарилась.

— Прошу не трогать меня! — с яростью воскликнула она. Только что она отвечала на его поцелуи, а теперь оскорблением было одно лишь прикосновение к ее шее.

Он робко улыбнулся.

— Ну, право, подумай сама, — пытался он убедить ее. — Что такого я сделал?