Повести и рассказы
Шрифт:
— Ошибку снова посадил, не можешь: «прибягаю»! Яга, право, Яга! — Он опять умолк. — Да-а, — протянул он через некоторое время. — На этот раз дельная бумага. Под этим и я мог бы подписаться. Только ты исправь, исправь…
— Когда отнесть? — спросил Васька. — После праздников?
— Хорошее дело никогда не откладывай — вот тебе закон. Неси сегодня.
Федор тоже решил поступить по этому закону. Склеил конверт, вложил туда заявление и днем по дороге в столовую занес конверт дежурному по управлению.
Весь следующий день и вечер он прощался с комбинатом. То и дело останавливаясь, ходил по поселку.
Оттуда Федор по лесной дороге прошел на карьер. Все экскаваторы стояли по случаю праздника, ковши их тяжело легли на груды желтого камня, выставив вверх начищенные железные зубья. Влажный майский ветер нес непонятную тревогу, он тормошил Федора: проснись, проснись, но Федя никак не мог очнуться от своего прощального сна.
Кратчайшим путем через зеленый пихтовник он пробрался к новому поселку, к улице из одинаковых двухэтажных домов с затейливыми крышами. Восемь или девять домов были уже готовы, около них играли дети. Федя очень быстро, с опаской прошел по этой улице, устланной щепками, но и здесь успел сказать свое «прощай». Опасался он встречи с Антониной Сергеевной — он не хотел больше встречаться с нею. Никого из знакомых он здесь не увидел. Вместо этого произошла другая встреча — человек пять совсем не известных ему ребят, должно быть, шоферы, отсалютовали ему издалека кепками:
— Эй, Гусаров! С праздничком, завклуб! — Они собирались жить с ним, по крайней мере, до того времени, когда поселок станет городом и в нем появится настоящий театр.
Федор простился с комбинатом и утром третьего мая встал окаменелый — уже не токарь, не завклуб, а путник. Снаружи доносились мерные звонкие удары сосновой балки. Федя встал и медленно закрыл окно. Молча, холодными, медлительными движениями, он заправил топчан, кивнул Герасиму Минаевичу и нисколько не удивился, когда тот сказал:
— Федя, поди поторопись. Там к тебе библиотекарша приехала. Я ее в столовую проводил.
Теперь Федора ничто не могло удивить.
— Пусть поест, — рассеянно сказал он, слушая настойчивый деревянный набат, и направился к умывальнику.
— Иди, иди! Ждет женщина! — сказал механик.
Федя умылся, причесался, постоял немного над своим топчаном и лишь после того, как механик сказал «нехорошо», пошел в столовую.
Он сразу увидел библиотекаршу. Это была пожилая сухонькая женщина в расстегнутом пальто, в черной фетровой шляпке с фетровым цветочком, из-под которой выбились желто-серые кольца волос.
— Прочитала вашу заметку, — сказала она баском, не сводя с Федора веселых увядших глаз. — Прочитала и попросилась, чтоб послали. Знаете, что-то такое почувствовала. Меня давно уже тянет именно в такое место. Где ничего нет, где начинай сначала. Где тебя ждут! Ах, что мы с вами здесь сделаем, Федор Иванович, что сделаем!
Федор шевельнул бровями и стал смотреть под стол.
— Я не с пустыми руками, — шепнула она таинственно, нагибаясь к Феде. — Со мной багаж. Какой
— Вот оно, — сказал Федя, поворачиваясь на стуле к открытому окну. За окном, вдали, посреди пустыря, над кирпичным фундаментом звонко бухали бревна — первые венцы Дома культуры. Далеко за холмами такими же звонкими ударами отзывалась тайга. Эти звуки преследовали Федора. Он знал, что будет слышать их и тогда, когда с чемоданом в руке отойдет от поселка на десять километров.
— Хорошо! — сказала библиотекарша, расширив глаза, и приумолкла. — Приятная музыка, а? Очень приятная. Мы не просто книги выдавать будем. Я поставлю здесь работу с книгой…
— Девушка! — резким голосом крикнул Федя официантке. — Подойдите, пожалуйста!
Со вчерашнего дня он не мог уже слышать таких слов, как «Дом культуры» или «библиотека». Он уже простился с этими словами.
— Должен оставить вас, — сказал он, поднимаясь. — Пойду распоряжусь относительно вашего багажа.
— Там четыре ящика. Они там стоят в тамбуре, в красном уголке. Идите, идите. Я не задержусь.
И Федор ушел, ничего не видя больше, глухой ко всем звукам, чужой, равнодушный ко всему человек. Он отпер красный уголок, втащил тяжелые ящики, перевязанные веревкой, и при этом старался не смотреть на корешки книг, заметные сквозь щели. Он уже собрался уходить, но в это время задребезжал на стене телефон. Сняв трубку, Федя услышал незнакомый женский голос:
— Товарищ Гусаров? Вам нужно быть сегодня на партийном бюро. В восемь. В парткабинете. Приходите без опоздания.
— Хорошо, — рассеянно ответил Федя и только в дверях подумал: «Что там еще?»
Днем он ходил в управление знакомить библиотекаршу с Середой и Володей Цветковым. Попутно он заглянул в приемную управляющего — узнать о своем заявлении. «Ваше заявление на приказе», — сказала секретарша.
Покончив с визитами, Мария Фоминична (так звали библиотекаршу) достала где-то молоток и занялась в красном уголке разборкой книг. Она надела серый халатик и с треском начала отрывать доски ящиков. Федора она к этой работе не допустила и чувствовала себя хозяйкой настолько, что он отдал ей ключ и ушел. Он не мог долго сидеть около этой разговорчивой старухи.
Под вечер Федя отправился в управление комбината на заседание партийного бюро. На дощатом тротуаре он встретил Антонину Сергеевну. Она медленно шла ему навстречу, опустив глаза, будто переходила по мосткам через пруд и гляделась в грустную вечернюю воду. Федю она не заметила — так и пошла дальше. Федя с тревогой оглянулся, остановился, долго стоял, глядя ей вслед. Потом вздрогнул и побежал — он опаздывал.
На крыльце управления и на завалинке сидел народ — рабочие и инженеры, вызванные на партбюро. Отдельной кучкой сбились отъезжающие, ожидали на своих чемоданах рейсового грузовика, который повезет их на станцию. На нижней ступеньке крыльца, облокотясь на свой новый сундучок, ждал машину Герасим Минаевич, одетый по-дорожному — в телогрейке и старом треухе. Тут же Федор увидел и провожатых, человек пять, и среди них, конечно, были Самобаев и Газукин. Вокруг дымились папиросы, щелкали кедровые орешки, текла негромкая речь, и медленно желтел, желтел день.