Повести писателей Латвии
Шрифт:
— Нет, берегу for guests.
— У тебя бывает много гостей?
— Вы, мисс, первая, к сожалению.
— Почему к сожалению?
— Я хотел сказать, к счастью.
— Это уже приятнее.
Ласма наклонила голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, и зашла в сумрачную клеть.
Старомодный шкаф с узкими дверцами и большой ларь у одной стены, кровать, покрытая домотканым полосатым одеялом, у другой маленькое окошко бросает снопик света на небольшой стол. В углу прялка и плетеное кресло. Показав на
— Садись, пожалуйста!
Девушка опустилась на самый краешек, она чувствовала себя как в этнографическом музее, казалось, вот-вот раздастся голос дежурной: «Экспонаты просьба не трогать!»
Угис открыл шкаф и наполовину исчез в нем, потом показался, держа в руках бутылку виски и две рюмки.
— Кутнем?
— Я думала, ты только треплешься, — удивилась Ласма. — Нет, нет, не открывай, я пить не стану!
— Немножко!
— Мне не нравится, И вообще… Бабушка сейчас будет показывать, как пряжу сучить. Нагнется, еще учует запах.
— Как вам всем не надоело плясать вокруг этой Помиранции?
— Как ты сказал: Помиранция?
— Да, мать ее так прозвала.
— Ха-ха, Помиранция! — засмеялась Ласма, но вдруг оборвала смех. — Ой, нехорошо это!
Угис пожал плечами.
— Зато метко.
— Знаешь, зачем я пришла?
— В гости, как видно.
— И не собиралась. Это раньше ходили… — Ласма прыснула. — Только не девки к парням, а наоборот.
— Тогда не представляю.
— Что?
— Зачем ты пришла.
— Мне нужна прялка.
— Для чего?
— Я же говорила. Бабушка дала пряжи. Чтобы сама сучила и вязала себе носки.
— Куда ты в шерстяных носках пойдешь, на танцы?
— Нет, на каток.
— Что я слышу! Неужели в таком крупном городе, как Гулбене, каток?
— Представь себе, есть! — Ласма надула губы и поднялась. — Ты заражен столичным высокомерием. До свидания!
— А прялка?
— Я надеюсь, ты принесешь и поставишь к скамеечке за клетью.
— Куда ты спешишь?
— Не могу терпеть, когда надо мной подтрунивают.
— Тоже мне мисс Недотрога!
— Да, недотрога!
Девушка перепрыгнула через все три ступеньки и ушла, не оглядываясь.
Угис вынес прялку, поставил, где было сказано, вернулся в клеть и с досады завалился обратно на кровать.
За стеной, прямо над ухом, послышалось жужжание прялки. Он припал к щели между бревнами. Были видны темный затылок Ласмы и тетино лицо: бугристый подбородок, впалый рот и выдающийся нос. Эх, поменялись бы они местами! Откинувшись на кровать, Угис прислушался.
— Пойдет, пойдет, наступай ровнее, не части и не останавливайся, — учила тетя.
— Волнуюсь, бабушка.
— Зачем же? Не надо волноваться. Только ногу с педали не снимай, а то катушка назад побежит, пряжа в комок спутается.
— Ой! Веревочка слетела!
— Не беда, накинем, и колесо опять завертится.
— Бабушка,
— А как же.
— Сколько ей лет? Сто?
— Зачем сто? Это отец для меня заказывал, когда подросла и начала прясть да ткать.
— Что такое прясть?
— Ты народные песни-то знаешь ай нет? Не слыхала такую: «Моя прялочка жужжит, я, младешенька, пряду…»?
— Н-нет, такую не учили. Мы про помещиков и батраков, да и то давно, в седьмом классе.
— Так, так… Раньше, когда пряли, сюда вот ставили пряслице и на него кудель надевали. Пряха тянет из нее понемногу, а прялка себе прядет.
— Прясть я бы ни за что не сумела.
— Это почему же? Все девки умели, а ты чем хуже? Правда, не у всех одинаково хорошо выходило… бывало, у иной все комки да узлы… Но ты, я смотрю, сообразительная, ишь пошло как! Свяжешь носки, на варежки пряжи дам. У меня есть красный да зеленый гарус, рисунок розочкой выучу тебя вязать, если сама не забыла.
— Какой он, рисунок розочкой?
— А вот увидишь. Розочки что живые. Двойные рукавицы-то хочешь или одинарные?
— Я не знаю.
— Ну, у тебя руки зимой сильно мерзнут ай нет?
— Мерзнут.
— Ну, ну, этакие тонкие пальчики да чтоб не мерзли. Взрослая уж, а руки как у ребенка. Это оттого, что работы не видали. Словом, двойные надо. Подбери ты патлы-то, попадут в колесо, общипешь себя!
— Получается, получается! — радостно вскрикнула Ласма.
— Постой ты, не шуми! А то будет как с тем лесным голубем. Просил он птиц научить его гнездо вить. Ну, слетятся, только начнут показывать, он уже кричит: «Прочь, прочь, могу, могу!» Так и по сей день гнездо у него что дырявое решето. Хватка у тебя есть. Люблю таких. Ну, сучи, сучи, а я на кухню схожу.
Когда шаги Мирты затихли, Угис выскользнул из своего убежища, сел на тетино место и какое-то мгновение наблюдал, как Ласма, ссутулив плечи, не сводя глаз с растущего клубка, пропускает через пальцы шерстяную нить.
Волосы она успела заплести в две толстые косички с тупыми, будто обрубленными, концами. Косички свисали над щеками и раскачивались в такт нажимаемой педали.
— Ты долго думаешь разыгрывать Золушку?
— А что бы я должна делать?
— Может, махнем на реку?
— На чем? Ты откопал второй «Латвелло»?
— К сожалению, старшему сыну тетя велосипед не покупала, наверное, копила деньги на ли-му-зин.
— Как твои родители, да?
— Нет. Они унаследуют автомобиль, а мне достанется мотоцикл.
— Это уже точно? — Ласма взмахнула ресницами.
— Как в банке!
Девушка улыбнулась:
— Ну, а пока? «Латвелло» двоих не потянет.
— Зато «Pannonia» — хоть троих.
— Тебе… разрешат?
— А я и спрашивать не буду.
— Да, но я не могу сразу сорваться. Работу кончить надо.