Повести
Шрифт:
— Рассказывайте, что у батюшки стряслось?
К нему приехали Сабуренков, Климов, Шторх.
Она вздохнула, видимо, жалея, что я перевел разговор на другое.
— Ничего такого.
— То есть как? Вы же писали «сногсшибательная новость».
— Значит, если бы не написала, вы бы не заглянули?
— Соня, да ведь мне запрещен выезд! — смеюсь я, заметив, как она обиделась.
— Запрещен? А я вот снимаю с вас этот запрет. Разрешаю ехать и ходить, куда вздумается.
—
— Свободная гражданка.
— Кто, кто?
— Гра–ажда–анка Свободной России!.. С чем и вас поздравляю.
— Спасибо, но что это, не знаю.
— А то, что вы теперь… гражданин!
— Почетный или какой?
— Простой. Отныне все — граждане. Нет ни дворян, ни крестьян, ни мещан. Все равны.
Что она плетет? Вычитала из романа? Так и есть! Копается в книгах, достает одну. Села, держит книгу, смотрит–смотрит на меня остренькими глазами, и на лице такая загадочная улыбка.
— Так вы, Петр, верно, ничего не слышали?
— Да нет же. Я из избы не выхожу. А что?
— А то, что мы уже… без царя!
Сначала я не понял ее, но она, видя мое недоумение, подтвердила:
— Да–да! Царь… от престола… отрекся.
— Вы что, Соня? — воскликнул я.
— Читайте!
Она вынула газету из книги и подала мне.
Быстро пробежал я пугливое, но торжественное по складу отречение царя в пользу брата Михаила, следом — отречение Михаила — и явственно ощутил, как передо мной словно туча раздвинулась. Тысячи мыслей пронеслись в голове. И снова смотрю в «Сельский вестник», в эту смесь русских слов с церковными:
«А посему признали мы за благо отречься от престола государства Российского».
Шутка сказать: признали за благо отречься от престола!
Соня смотрит на меня и улыбается. А мне от восторга, смешанного с каким-то опьянением, хочется кричать, выбежать на улицу, бить в колокол. Я отдаю Соне газету и прерывающимся голосом говорю:
— Да, это новость! Теперь понятно, почему у батюшки шум и он обедню перепутал.
— Эти узнали раньше всех. Послушать бы… что теперь они там говорят.
Соня приоткрыла занавеску, хотела посмотреть в окно — стоят ли возле поповского двора повозки, но окна покрыты толстым слоем морозных узоров.
— Соня, доставайте газеты.
— Будьте спокойны.
— Эх, сбегать бы к Семену сказать. И снять с него запрет о невыезде. Смешно, Соня: от безногого человека взяли подписку о невыезде.
Долго мы сидели с ней, всячески предполагая и гадая, что будет дальше…
Домашние уже легли спать. Мой приход разбудил их.
— Тятька и мамка, слушайте: царя свергли с престола! — объявил я им.
— Вон как! — спросонья сказала
— Кто?
— То-то кто. Слышь, товарищ твой Павлушка пришел!
— Ку–умушка, Аринушка! — вбежала Мавра и забыла перекреститься. — Чего слыхала-то я, чего слы–ха–ала!..
Не взглянув на нас с Павлушкой, она прошла к матери.
— Чего ты, кума, слыхала, где? — спросила мать.
— Ведь бают, царя-то больше нет. Бают, спихнули его.
— Будет зря-то! — притворно испугалась мать и незаметно подмигнула мне.
— Истинный госпо–о-одь! — запела Мавра. — Кто, слышь, — сам от престола отрекнулся, кто — силком сташили.
Мы переглянулись с Павлушкой. Мавра стоит спиной к нам. Она продолжает рассказывать, радуясь не столько тому, что царя «спихнули», а тому, что она первая разносит эту весть.
На лице матери играет хитрая улыбка. Мать рада, что кума опоздала с таким известием, и хочет ее поддразнить. Нарочно то удивляется словам кумы, то делает испуганное лицо.
— Гляди-ка, — говорит мать, — ужасть какая. А мы и не знали. И где ты, кумушка, узнаешь все поперед других?
— Я-то узнаю, кума, — хвалится Мавра, — я со дна моря–окияна… Эва, я на три сажени в земле слышу, что там делается.
И начала сама себя расхваливать. И когда уже подробно рассказала, как священник ругался с Климовым, и как он плакал и сколько они выпили, — «это постом-то, кумушка!», — мать, пользуясь передышкой, как бы нехотя огорошила ее:
— Про царя-то мы, кума, еще третьеводни узнали!
— Третьеводни? — отступила Мавра с таким испугом, будто топором на нее замахнулись. — Кто вам, кума, сказать мог? Кто допрежь меня прознать мог?
— Вон Петька, — и мать кивнула на меня.
Только тут Мавра обернулась к нам. Обернулась круто и решительно. На лице ее было столько удивления, обиды, растерянности, что мы с Павлушкой громко рассмеялись.
— Что, тетка Мавра, опоздала? — спрашиваю ее. — Вот тебе и всезнайка! Вот и на три сажени…
— Да от кого? — спросила она. — А–а, — взглянула на Павлушку, — вон от кого. Здорово, родимый!
— Здравствуй, тетка Мавра, — встал Павлушка и подал ей левую руку.
Она сразу смекнула в чем дело.
— Правая-то ранета?
— Есть немножко.
Через некоторое время Мавра, оправившись от смущения, села на лавку и затараторила снова. Она действительно ловит слухи на лету и многое знает. Иногда и сомнение берет: сама выдумывает или правду говорит? Но слушать ее интересно. Увидев на столе только что полученные газеты и манифест, присланные братом Мишей, спросила: