Повести

Замойский Петр Иванович

Самсон возился с пушкой. Это — толстая труба, скованная из двух, одна в другую продетых труб. Пушка посажена в дубовое бревно, туго стянута обручами. Кузнец приделывал курок. Вторая, владенинская, пушка уже готова, стоит возле двери. Ее рассматривают мужики, удивляясь. Степан Гуляев что-то советует Самсону. Пики ковали Евсей Клюшин и Тимоха Ворон. Работали торопливо, молча, будто готовились к севу.

Подъехала подвода, запряженная парой лошадей.

— Харитон с телеграфистом, — сказал кто-то.

Вошли Харитон и племянник Ворона, телеграфист Мишка, уволенный теперь со службы. Они через день ездят в город.

—

Что привезли? — спросил Самсон.

— Копию секретной телеграммы, — тихо сказал Харитон.

— Порох достали?

— Не только порох, полдюжины ружьишек с патронами. Окопы как?

— И окопы вырыты, и колья — в два ряда. Завтра последние бороны разбросаем. Телеграмма от кого?

— Из Петербурга, от Столыпина к губернатору.

— Ужель про наше село?

— Сказано-то о деревне, а надо думать — о нашем селе. Видать, губернатор донес в столицу. Эй, товарищи, — крикнул Харитон на улицу, — сюда! Слушайте, каких гостей надо ждать. Читай, Михаил.

Среди напряженной тишины телеграфист Мишка читал:

«СЕКРЕТНАЯ

МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Губернатору

Бездействие и нерешительность вредны. Показать силу правительственной власти. Чтобы покончить с беспорядком, примите самые суровые меры: деревню бунтовщиков полезно стереть с лица земли, а их самих истреблять без снисхождения силою оружия. Не останавливаться перед действием артиллерии.

Столыпин».

— Ах, сволочь! — крикнул Самсон. — На японцев бы им так.

— Еще бы денька два нам передышки.

— Соседние села надо известить. Если нагрянут со станции, нас успеют упредить, а тронутся через Кокшай — хуже.

— Полезно стереть нас с лица земли? — повторил кузнец. — Правительство… Манифест… Верно поют: «Царь с испугу издал манифест — мертвым свободу, живых под арест». Сволочи! Две Думы разогнали. Не в угоду были. В Сибирь рабочих депутатов сослали. Нет, все имения надо жечь подряд, а барское отродье вешать! Солдат в городе много?

— Прибавилось. Из Маньчжурии вернулись.

— Что же они?

— На них у губернатора надежды мало. Вот драгуны да казаки… Этих посылают. Да–а, совсем забыл. Газет своих привезли. В одной письмо помещика напечатано. Может, и не помещик писал, а кто другой, но здорово. Миша, достань-ка!

Телеграфист сходил к подводе, принес сундучок, перевернул его вверх дном, вынул гвоздь и выдвинул доску. Дно у сундучка двойное. Там лежали газеты и какая-то бумага. Покопавшись, нашел, стал около лампы и принялся читать.

«Письмо помещика майора Баранцева министру.

Ваше высокопревосходительство, неужели в вашем сенате половина сумасшедших? Кто дал право убивать народ зря и без суда? Казаки и драгуны — это башибузуки. Офицеры вешают и расстреливают народ без суда и следствия. Несчастных крестьян бьют зря, жен и девиц насилуют по всей России. Таким зверством озлобляют и вооружают весь народ.

Помещикам хотят платить убытки за разорение. На это вы ассигновали тридцать четыре миллиона. Почему только помещикам и дворянам платить? Крестьянские села выгорают дотла, а ведь казна им не платит? Обозлили вы всю Россию, и теперь крестьяне говорят, что надо убивать всех дворян поголовно. Тюрьмы переполнены, поарестовали зря деревенских учителей и учительниц, и детей теперь некому учить. Какой это подлец распорядился

арестовать? Разбойников бы вот следовало пороть и допрашивать, где деньги, а потом вешать, но их не вешают, а этих несчастных и невинных мучают. Матери в тюрьмах, а дети дома плачут. Какой это зверь высокопоставленный распорядился и дал право всякому становому бить розгами крестьян? Прочтешь газеты — и везде муки народа, и слезы, и увеличение нищих по России. Мужики так и говорят, что дворяне всю Россию разорили. В японской войне за маньчжурские лесные концессии Безобразова, Алексеева и Абазы солдаты кровь лили, жизни лишались. Кому нужна была война с японцами? Зачем на нее ухлопали два миллиарда рублей? Да. за эти деньги лучше бы выстроили двести тысяч школ или больниц. Ох, плуты и воры! Пожили дворяне триста с лишним лет и хватит, дайте и мужику земли, хотя бы за плату. А то развели жулья, и дворяне все деньги промотали. Осрамились в Японии, теперь на мужиков напали. А мужик вас всех кормит. Надо выпустить из тюрьмы невинных мучеников, особенно крестьян. Не озлобляйте народ, прекратите расстрелы безоружных».

Мишка окончил чтение. Все молчали. Первым заговорил кузнец:

— Не верится, что помещик писал. Кто-нибудь из наших, а может, сам Толстой.

— Знамо, Толстой, — поддержал и Ворон. — Он лихо распекает.

— Здорово отчехвостил. В сенате, слышь, половина сумасшедших.

— Толстой больше на синод нападает.

— А это не все равно?

— Нет. Синод — духовная власть, а сенат вроде совета при царе, — пояснил Харитон.

— Один черт, что синод, что сенат! — сказал Самсон. — А вот о бабах и ребятишках нам надо подумать. Харитон, не вывезти ли их куда на время?

— Обсудим, — сказал Харитон. — Мельницы работают?

— Крутят.

— Надо всю барскую рожь перемолоть. Кто хочет, пусть в другие села к родным везет. Казенные лошади где?

— У Гагары на конюшнях. Да, слышал, Семен Гагарин мужиками убит на усмирении в Белоруссии?

Кузьма тоже с ним. Усмирители! Там они усмиряют, а тут их усмиряют.

— Ты что? — спросил меня Харитон.

— Так пришел.

— Молодец, упредил нас. Так и делай. Заметишь — беги сюда. Песни пишешь, аль бросил?

— Пишу, — сознался я. — Новая есть.

— Напиши, как мы казаков хлестали. Напиши, чтобы ее петь можно было. Ну, вроде «Вставай, поднимайся, рабочий народ».

Харитон похлопал меня по плечу. Телеграфист посмотрел на меня с удивлением.

— Это не дяди Ивана сынишка?

— Видишь, облик-то тетки Арины.

Мне лестно слышать, что я похож на мать.

— Помощник нам растет, — добавил Харитон. — Это он прибежал сказать о казаках, он всполох бил. Здорово попало от казака?

— Зато и я хватил его каленым дикарем. А то бы дяде Самсону быть без головы.

— Слышь, Самсон? Сапоги парнишке купи. Прочитай-ка нам свою новую песню.

Я вынул тетрадь. Харитон, увидев ее, воскликнул:

— О–о, да у него тут вон сколько!

— Плохо что-то клеится, — сознался я и, отыскав, начал читать новое, не дописанное в поле, на барской меже, стихотворение.

— Хорошо, — похвалил Харитон. — Верно, мы терпели до поры, потом взяли топоры. И вот пики насадили. О земле тоже верно. Наша должна быть вся земля. Еще будешь писать, напиши, что у нас есть родные братья — рабочие. С ними мы заодно. Не забудешь?