Повести
Шрифт:
Первый верховой близко. Он скачет к нам. Михайло побежал навстречу.
Проскочив мимо, верховой остановил лошадь, спрыгнул и упал на колени. Лицо у него в крови. Это Петр Ширяев, рекрут. Он упал вниз лицом, начал загребать руками землю. Потом исступленно принялся что-то кричать.
Один за другим подскакали остальные. Они также спрыгнули с лошадей и, словно не видя нас, уставились на горевшее село. Оттуда сильнее и яростнее доносились крики.
— Степан! — схватил Михайло за плечо мужика.
— Все пропало, — махнул тот рукой.
— Что, что там? Держатся
— Все полетело. Брата ухлопали у. него, — указал он на рекрута. — Спирьку. Как хватили по голове, ровно арбуз.
— Орефня Жилу тоже, — вступился второй. — Так-то хворый, а тут черт его сунул.
— Кузнеца разорвало.
— Самоху?
— Пушкой. Заложили в нее чуть не всклень, она и трахнула, и сама вдребезги. Куски от Самохи не соберешь.
— В село-то вступили?
— Небось там… Гляди, вон еще скачут.
От села в разных направлениях скакали верховые. Кто на гору, кто сюда, в степь — к лесу, к оврагу.
— Вдребезги разбили.
— А наша засада на лошадях?
— Что они сделают! У тех две сотни драгун… две сотни. Да сотня казаков. Сам генерал во главе! И губернатор там. Слышь, пехота еще. Разь можно устоять?
— Владенинских бы на выручку.
— Ехали, да на полпути и их разбили.
— Ах, грех какой… Гляди-ка, горит…
Пожар бушевал в середине села. Дул ветер, туча, что была на горизонте, теперь, как черная стена, застлала полнеба.
Еще подскакали верховые. Среди них и Митька, брат Ворона. У него в руках копье.
— Ну, навоевался? — крикнул Михайло.
— Да, навоевался.
— Много наших ухлопали?
— Кто считал! Теперь драгуны в селе.
— Бороны не помогли?
— В одном переулке сели на них, а потом догадались и все разбросали.
— Учителя ранило! — крикнул молодой парень.
— Тоже воевал?
— С берданкой. Умрет, не выживет. Все что-то кричит. В грудь его…
Наступило молчание. Поднялся Петр. Он ранен в скулу. Сорвал с себя рубаху, Митька и парень неумело начали ему перевязывать лицо.
— Петька, иди к стаду, — сказал мне старик. — На грань коровы тронулись.
Коровы испуганно брели по полю, не наклоняясь к корму. Я шел и оглядывался на пылающее село.
Когда дошел почти до грани, сзади отчетливо послышались выстрелы. Оглянувшись, замер. Полем на степь мчалось около двадцати верховых, а за ними гнались и стреляли человек десять. По тому, как сидели те и другие на лошадях, я догадался, что впереди были наши, а сзади драгуны или казаки. Вот уже совсем нагоняют наших, некоторые бросились врассыпную, остальные выметнулись на степь. Вдруг те, что сейчас приехали сюда к нам, вскочили на лошадей и, пригнув головы, выставив пики и копья, с гиком ринулись на выручку. Завидев помощь, наши в степи приостановились. С замиранием сердца я наблюдал, что будет дальше. Опять выстрелы, отчаянные крики, кто-то свалился. Схватились, столкнулись лошади. Скоро из-под оврага выскочили наши и ударили сбоку. Свалилось несколько человек. По степи бегали лошади без всадников. За стойлом стая наших гналась теперь за драгунами. Они нырнули в овраг, выбрались из него и
…Весь день, кружили мы стадо на одном месте. К вечеру народ постепенно уходил с полей в село. Пора бы и нам гнать, но мы боялись. Драгуны могут забрать коров. Солнце скрылось за тучу, стало темно.
— Будь что будет, давайте гнать, — сказал старик.
На гумнах и в переулке стояли девки, бабы, ребятишки. Они пришли встречать коров, как в первые дни выгона.
Разобрав полстада, погнали их не улицей, а гумнами.
Пустив остальное стадо, мы пошли поврозь, кто куда. По улице разъезжали верховые. Мимо проскакал драгун. Он глянул на меня. Я вздрогнул. Свирепое, чужое, дикое лицо.
«Башибузук», — вспомнилось мне письмо, читанное телеграфистом.
Вот и пожарище. Оно еще дымится. Сгорело шесть изб, вплоть до переулка, до избы Ширяева Спиридона.
Возле их избы Еерховые. Доносились плач и причитания.
— Стало быть, верно, дядю Спиридона убили.
Вспомнилось, как он тогда на сходе напомнил о молебне управляющему, а сам в церковь ходил только на Пасху.
«Что с Харитоном, с Вороном, Лазарем, Мишкой телеграфистом? Всех теперь забрали?»
А вот и изба Харитона. Тоже верховые возле. Я прошел, не оглядываясь.
«Арестован. Караулят».
— Лови, лови! — вдруг послышалось на улице. Я отпрянул к чьей-то мазанке и прижался к углу. По дороге бежала корова Попадья. За ней гнались трое верховых. У одного в руках веревка. «Что они хотят с ней делать?»
Вдруг я вздрогнул. На плечо легла чья-то рука. Оглянулся — и сердце отошло. Передо мной стоял Павлушка.
— Дружище, — обрадовался, — ты жив?
— Чуть не кокнули.
— Расскажи, что видел.
— О–о, не спрашивай… Глядн-ка! — воскликнул Павлушка, — корову поймали.
Попадю, верно, поймали. Она упиралась, сзади хлестали ее нагайками. Потом рысью прогнали к церкви.
— Резать будут, — сказал Павлушка.
— Много драгун и казаков?
— Казаки уехали в другие села. Драгун осталась сотня. Вторая с пушками тоже уехала. Арестованных угнали…
— Много?
— Человек с полсотни. Тут и владенинских захватили, и из второго и из третьего обществ. Наших — человек пятнадцать.
— Кого?
— Первого — старосту, за ним — Ворона, он ранен в ногу. На телегу навалили, связали. Лазаря забрали. Глаз ему вышибли. Эх, и злой этот генерал! Порол сам. Лазарю пятьдесят всыпал.
— Еще кого забрали?
— Деда Никиту вместе с Кириллом. Евсея Клюшкина тоже. Эх, тот и дрался! Не хотел сдаваться. Прикладом оглушили. Погорельцев этих тоже. Дядю Дениса…
— Вот ему и Сибирь, — вздохнул я.
— Сибирь-то что, повесят всех. Жену Ивана Беспятого чуть не убили. Она лошади в бок вилы всадила. Били ее как! О своем крестном ничего не слыхал?
— А что?
— Ревут, как у Ширяевых.
— Убит?
— Некому и на клиросе будет петь… А поп наш раньше сбежал. Как стадо угнали, он с семьей на двух подводах подался. В его доме теперь губернатор и генерал.