Повести
Шрифт:
— Утешить! — повторил Илюшка. — Ты вот и нас утешаешь.
— Я и будоражить умею, — сказал я. — Забыл, когда стражники на село мчались, а я в колокол ударил?
— Где-то теперь Харитон? — вспомнил Ванька. — С тех пор о нем ни слуху, ни духу.
— Небось в Сибири. Дядя Федор, наш пастух, жив?
— Плох он стал, — ответил Ванька. — Его тогда здорово избили стражники. Аль опять к нему в подпаски хочешь?
— Как придется.
— Ну, тебя не заставишь. Ты официантом работал. За что тебя хозяйка выгнала?
— Ночью через окно в
— Настя твоя… — начал Илюха.
— Почему моя?
— Письма ей с фронта слал?
Я покраснел. Слал, да еще какие!
— Нет, и не думал.
— А кто ее черноглазым ангелом называл?
— Ужель читала вслух? — привскочил я.
— Ага! Девки так и прозвали ее «ангел черноглазый».
Мне стало смешно. Какова-то она теперь? И хочется мне спросить, и боюсь. Может быть, уже и замуж вышла!
— Она отвечала тебе? — ехидно спросил Ванька.
— Это мое дело, — рассердился я притворно. — А твоя М. К-, которая кисет тебе вышивала, как?
— Фюить! — свистнул Ванька. — Замужем! Все равно бы я теперь не женился.
— Это ты брось. Девка была теплая, согрела бы тебя.
— Змея она подколодная, — мрачно пробурчал Ванька.
— А ты, Илюха, в самом деле вздумал жениться?
— Вскоре.
— Да–да, — спохватился я, — кто с тобой страдать будет?
. — Три на примете! — прищурился Илья. — А кто — убей, не скажу.
«Ладно, — думаю, — сейчас же узнаю».
— Эка, сколько. Запасливый хозяин! В случае чего, одну не уступишь?
— Какую?
— Сам знаешь.
— Наташку Соколову?
Ага, одна есть. Кто же вторая?
— Не–ет, — затряс я головой. — Не эту.
— Мотрю Ткачихину?
Вот и вторую знаю!
— И не ее.
— Козуля, что ль? — удивился Илюха.
— А чем Козуля плоха? — не догадываясь, что это за Козуля, спрашиваю его.
— Гордости много. Богачи. Мельница. И хоть бы у одних, а то с Дериными вместе.
Теперь и третью знаю. Эх, простота!
Но я нарочно задумался. Вижу, жалко дураку Илюхе каждую из них. Тихо вздыхая, говорю:
— Какую не возьмешь за себя, ту и уступишь мне. Илюха доволен. Он согласен, лишь бы я пошел сватать за него. Мать его отказывается, родные тоже не идут.
— А мы, как фронтовики, сразу в атаку! — говорит он.
— Что ж, пойдем в штыки, — соглашаюсь я. — Только надо обдумать, какую сватать…
— Жребий… метнуть… судьба скажет, — вдруг предлагает Ванька.
— Это правда, — подхватывает Илюшка. — Давайте сейчас!
Кто же кого из нас дурачит? Собрались калеки! Но всем весело. Рвем три кусочка бумаги, я пишу имена, Ванька скатывает шарики, кладет в фуражку.
— Илюха, вынимай.
Лицо у Илюхи стало серьезным, он даже побледнел. Неожиданно для нас оборачивается к кладбищу, торопливо крестится, вздыхает.
— Господи, благослови! — и выхватывает шарик. Я беру у него «судьбу», и медленно разворачиваю, искоса посматривая на хромого
— Ну! — не утерпел он. — Кто там?
— Она, — подмигиваю ему.
— Да говори же, черт безрукий!
— Но–но, полегче, хромой дьявол! Козуля!
— Тьфу! — выкрикнул Илюха. — Не ее хотел. Ванька упал на траву и зашелся в кашле… Илюшка вырвал у меня бумажку, прочитал и, горестно вздохнув, принялся делать из нее цыгарку.
— Эй, эй, — крикнул я, — что же ты, заживо хочешь сжечь свою Козулю?
— Вместе с мельницей, — огрызнулся Илюха. — Когда сватать пойдем? — осведомился он.
— Пенсию охлопочем, тогда и начнем.
— Верно, — согласился Ванька.
На токах работа стихла. Народ шел с гумен домен обедать. Пошли и мы.
Каши уже были дома.
Мать сообщила:
— Павлушку-то тоже, слышь, ранило. Письмо прислал. Вот и не скучно вам будет!
— Ну, — сказал я, — собирается наша гвардия.
3
Вспомнил о своем сундучке с книгами. Нашел его в амбаре за кадками и с трудом вытащил. Удивительно, что он уцелел. Вероятно, отец его запрятал так далеко от ребятишек. С детства знакомый запах. Изнутри крышка оклеена конфетными бумажками. В центре — китаянка от чая Высоцкого. Сундучок не тронут мышами. Углы и ребра его обиты жестью.
Сверху лежит Всеобщий календарь. Тот самый календарь, который отец купил мне, когда я первый год ходил в подпасках. Улыбаюсь старому другу и бережно откладываю в сторону. Евангелие, подаренное в день экзамена попечителем училища Стоговым, рядом — «Царь–работннк», тоже подарок за хорошее ученье. Потом пошли всяческие — тонкие, толстые, с цветными обложками и в переплетах, читанные и перечитанные не раз. Рядом с шестью выпусками «Антона Кречета» лежит «Холстомер», басни Крылова и «Камо грядеши?» А вот «Три мушкетера», «Соборяне», «Айвенго» и «Сон Макара». Ниже, в куче, все знаменитые сыщики — Нат Пинкертон с холеным липом, горбоносый Шерлок Холмс с короткой трубкой, Ник Картер, Пат Корнер. Двенадцать выпусков «Пещеры Лейхтвейса», столько же «Похождений Гарибальди». На дне нахожу две пары тростниковых дудок; одну пару совсем свело, дудки пересохли, вторая сохранилась. Обтираю их, продуваю, щелкаю язычками, и вот они ожили, издают знакомый звук.
А что тут в тряпке завернуто? Ого! Волос из коровьих хвостов — запас для навивки плети. Волос разный. Пряди не смешались. Пытаюсь вспомнить — от какой коровы какая прядь. Живы ли теперь они, эти короеды?
А вот ножичек, сделанный из косы. Здравствуй, дружок, спутник подпаска! Много мы с тобой в лесу палок порезали, ивовых прутьев, лип ободрали на лыки! Ты еще пригодишься мне! Ничего, что поржавел, — отточу. И я кладу нож в карман. Это что за уродина?! Самодельный пистолет «пушка». В одном селе, когда я побирался, в избе на столе лежали пироги, на окне эта пушка. Никого не было. Пирогов я не тронул, но пушку украл. Потом мы набивали ее порохом, привязывали к дереву, зажигали длинную лучину, и… на весь лес — настоящий выстрел.