Повести
Шрифт:
— Садись, — предлагает Васька.
— Спасибо! Лучше пешком.
Брат, привязав вожжи за передок телеги, идет сбоку, покрикивая на лошадь. А я, уже опомнившись, нет–нет да и взгляну украдкой. В одно и то же время мне хочется, чтобы передняя подвода уехала от нас подальше, и догнать их, увидеть Настю, — и лучше не видеть.
Так мы проехали с полдороги, почти не отставая. Васька, тихо усмехаясь, посматривал то на меня, то на переднюю подводу. Наконец не утерпел:
— Чего ты не
— Зачем?
— Как зачем? Два года не виделись!
— И не надо.
— Иди поговори. Небось и ей охота повидаться. Самой-то вроде неловко подходить.
Ого, брат-то мой не такой тюфяк, как я думал.
Подъезжаем к крутому косогору, — поворот с межи на дорогу. На земле — измятая солома, рассыпанный овес: на этом косогоре, который давным–давно надо бы мужикам срыть, опрокидывалась не одна телега. Передняя подвода подъехала к нему. Настя взяла подавалки, зашла с того бока, на который сваливались телеги. Братишка что-то крикнул ей. Лошадь повернула, телега накренилась, брат быстро пересел на правую сторону, свесив ноги. Настя сильно уперлась подавалками в снопы… Ничего, проехали. Теперь очередь за нами.
Крикнув на лошадь, мы уперлись в снопы. Не знаю, что произошло: лошадь ли свернула слишком круто или телега такая разболтанная, но воз бесшумно начал падать прямо на нас. Мы отскочили, гнет взлетел вверх, и снопы кучей повалились на землю. Со злобы и стыда мне хотелось ругать брата, себя и лошадь, эту старую клячу.
На телеге осталось всего ряда два снопов.
— Выводи на дорогу! — шепнул я Ваське. — Снопы будем подтаскивать.
— Эх ты! — воскликнул Васька, — передовка-то лопнула…
— Еще не было греха! Что ж теперь делать?
Забыл и про Настю. До нее ли! Будут ехать люди, засмеют. Пока я отводил лошадь к дороге от проклятого косогора, пока брат поднимал гнет, распутывал канат, я совсем не заметил, что передняя подвода остановилась и почти рядом со мной — Настя.
— Свалили? — было первое ее слово.
Я вздрогнул от ее голоса. Такой знакомый.
— Здравствуй, Настя. Как видишь!
— Я вчера тоже. Вон наш овес-то, обмолотили.
— И вы? — почти радостно спросил я.
— А тебе диво?
— Нет, я думал, что дураки-то одни мы…
Настя рассмеялась.
— Есть и дуры, вроде меня. Ну, давайте подсоблю.
— Что ты, что ты, — совсем сконфузился я. — Мы сами навьем.
— Э, у вас и передовка лопнула! — увидела она.
— Лопнула. Она плохая была.
— Видать, ты постарался. Ишь, как утягивал.
— А ты видела?
— И ты видел, как я поглядывала. Ой, какой хитрый стал!
И она хорошо, лукаво мне подмигнула. Забыв про снопы, я рассматривал ее. Выросла она, окрепла, и не девчонка Настя
Васька деловито принял ее услуги. Он забрался на телегу и притворно сердито крикнул:
— Сноха, подавай снопы!
Хоть бы бровью повела. Ловко, сразу по два снопа, бросала она Ваське подавалками. А я стоял и любовался ею.
— Делай из вожжей передовку! — крикнула она мне, но тут же спохватилась. — Тебе ведь нельзя.
Наложили они так быстро, будто на пожар торопились. Настя отвязала наши вожжи, сделала из них передовку, подала гнет Ваське.
— Дайте я вам помогу, — хотел я вцепиться в канат.
— Ну тебя! Одну передовку порвал, теперь хочешь вожжи, — и Настя слегка оттолкнула меня.
Лошадь тронула. Некоторое время шли мы с Настей позади воза молча. Надо бы поговорить! О самом главном. Но вместо этого я спрашиваю:
— Много вам еще возить?
— Разов пять съездим — и все.
— Просо не косили?
— Отец начал.
И весь разговор — вокруг уборки, поля, тока. А хотелось спросить ее, почему она на письма отвечала редко, упрекнуть, что в лазарет всего два письма прислала. Хотелось сказать, что люблю ее еще больше, и узнать, услышать — любит ли она меня… А я все об овсе, просе, молотьбе…
Только когда она направилась к своей телеге, я, не помня себя, крикнул:
— Настя, подожди, что скажу…
Она махнула рукой, ответила:
— После, после.
И побежала к своей подводе.
А я шел и все думал, что же «после»? Догадалась ли она, о чем хотел я сказать ей, или просто торопилась? Навстречу ехали порожняком. Мало ли что могут подумать люди, увидев нас вместе…
6
С непривычки к работе болит сгиб локтя, зудит чуть затянутая рана. Но я доволен: кое-как могу помочь. Вот только поджила бы рука совсем, окрепла. На кисти цел мизинец, половина указательного, — на что-нибудь они все-таки оставлены при операции! Уже сейчас могу делать цыгарку.
Мастерю потихоньку колодку к граблям. Никто не видит, каких трудов мне эго стоит, как я ловчусь. Но колода отесана, буду строгать ее шершебкой. Доску приладил вместо верстака. Много надо разных поделок сделать для дома. Когда-то я все это ловко мастерил. Многое могу делать и сейчас… Только бы не жалели меня, не смотрели, как на беспомощного.
Зашел как-то навестить бабушку Агафью. Поведал ей, какую работу могу делать. Старуха обрадовалась.
— Ты бы письма от солдаток мужьям на войну писал, — сказала она. — Ты писучий, шибко писучиё.