Повести
Шрифт:
— Баба, картошка сварилась? — спросил Яков жену.
Та вынула чугунок. Во время завтрака пришел сосед Якова Игнатий.
— Учитель богу душу отдал.
— Умер? — крикнул я.
— Всю ночь, говорят, метался, кричал: «Бейте их, изничтожайте престол!» К утру и готов. Ну, он одинокий, по нему плакать некому.
— Как некому? — крикнул я сквозь слезы. — А ученики? Кто теперь учить будет?
— Родных, говорю, нет.
— Все село ему родное…
Стадо осталось дома. Весь день пробыл я у Павлушки.
Драгуны рыскали по селу. Они искали Харитона и Мишку. К вечеру
Через два дня вернулся Гагара с семейством. Сына его, Николая, земский назначил старостой.
А дяди Федора все нет и нет. Где наш старик? Мы пасем без него.
На пятый день после разгрома мы выгнали стадо поздно. Ночью лил дождь, и на полях лежал туман. Мы держали стадо в куче. В такой туман промышляют волки. Впереди — Ванька с верным Полканом, сзади — Данилка, а я — от озимых.
Опять дождь, как сквозь сито. Я думал о смерти учителя. Вспомнил, как приходил к нему сказать, что меня наняли в пастухи, как он, уставившись в окно, говорил об участи способных, но бедных учеников. Экзамен вспомнился. Неоконченное чтение «Деревни» Пушкина, восторг и испуг на лице учителя. А книги! Сколько он давал мне их! Басни ему свои читал… Однажды, прослушав, он сказал мне задумчиво и строго:
— Вырастешь, будь честным, правдивым. Не смущайся и совсем не бойся пострадать за правду. Правда — это, — он поднял палец, — солнце! Не трусь перед врагом, борись с подлостью, не льсти. Умереть за правду придется, — не дрогни.
И вот его уже нет. Нет нашего Андрея Александровича, нет седого, старого учителя!
— Все пропало теперь, все! — прошептал я, шагая межой.
Внезапно, почти за спиной, раздался тихий говор. Я вздрогнул и, сойдя с межи, оглянулся. В густом тумане — две тени. Они все ближе, яснее.
— Отсюда на Атмис, там на Студенец, и сядем па поезд, — проговорила одна тень.
— Не лучше ля скрозь пешком?
— Как раз налетишь!
— Может на разъезд? На Студенце тоже будут жандармы.
— На разъезд, верно, лучше.
Я стоял за коровой. Они меня не видели. Когда поровнялись, узнал их. Сердце от радости забилось.
— Дядя Харитон? — тихо окликнул я.
Они сразу остановились. Телеграфист Мишка полез в карман.
— Вы что, не узнали? Это я, я… Петька, — и пошел к ним.
— Ох, напугал как, парень! Туман — ничего не видно. Пасешь?
— Что ж, пасу. Скоро конец. А вы куда?
— Закудакал, пути не будет.
— Нет, дядя Харитон, далеко ли?
— А во–он, — указал он по направлению к горе Полати. — Туда идем.
— Что же, совсем?
— Зачем совсем? Не–ет. Мы уходим пока. Ты не говори в селе, что видел нас.
— Дядя Харитон, разь я дурак? Разь я не знаю? Стало быть, вас не нашли?
— Как видишь, нет!
Я теперь шел рядом с ними. За спинами у них — мешки. Вдруг сказал, не думая:
— Дядя Харитон, возьмите меня с собой.
— Ишь, а коров кто будет пасти?
— Ей–богу, возьмите. Я вам пригожусь.
— И так пригодишься, подрастешь побольше.
— Вы-то, вы вернетесь?
—
Помолчав, Харитон спросил:
— А стихи все пишешь или бросил?
— Как же их бросить! Они сами лезут.
— Ну, пиши, пиши, парень, не бросай! И такой ты стих закати, знаешь…
— Уж знаю. Теперь я, дядя Харитон, кое-что знаю. Только вы совсем-то не покидайте нас, — сказал я сквозь слезы.
— Нет, — твердо проговорил он, — нет, мы егце придем. А пока, Петя… — и он протянул мне руку.
— Пока, дядя Харнтон… Пока, дядя Миша. Вернетесь, тогда мы им…
— Тогда-то уж!.. — и, не договорив, Харитон сжал кулак, кому-то погрозил.
Они свернули на широкую межу, скрылись в тумане. Ушли… А я остался один.
Все стоял и все смотрел им вслед. И хотя уже не видел их, но знал, они — вот совсем тут, близко.
Ушли — и стало тихо–тихо. Слух мой напрягся до последней степени. Шаги их и говор смолкли. И в Этой тишине, сквозь густой туман почудились, явственно послышались далекие гудки. Я знал, — хотя и не был там, — что за горами, за чужими селами и лесами пролегают по земле чугунные полосы. По ним ходят куда-то поезда и гудят. Это они вот гудят. А может, туман, может, дальний ветер? А в ушах звенит твердый, спокойный голос Харитона:
«Пока… мы еще придем».
И все-таки грустно! Лихорадочное чувство вновь охватывает меня, и вот они — слова… Обгоняя друг друга, они идут ко мне сами:
Густой туман. Не видно зги. Сказав «пока», они ушли. Мелькнули тени их вдали… Мне очень тяжко от тоски. Роса на жнивах не видна, Туман волнистый, как река, Мы горе выпили до дна… Они ушли, сказав «пока». Когда же вновь вернутся к нам, Сметет с полей густой туман. Я верю этому «пока»… Гудки слышны издалека.Дождь все лил и лил. Мелкий, осенний дождь…
Молодость
1
— Улицей ехать или гумнами? — спрашивает дядя.
— На гумнах народ, — говорю я и киваю на руку.
Дядя догадывается, сворачивает на другую дорогу.
При въезде в улицу снимаю с плеча косынку, кладу руку на колени так, чтобы не видна была повязка. Уже кое-кто встречается, узнают, здороваются. Я сижу, искоса поглядывая в сторону нашей избенки. Она все ближе и ближе. Вон колодец, погнувшаяся верея, на ней два колеса.