Повести
Шрифт:
— Твой отец где? — спросил я.
— В степь подался.
— А о моем отце ничего не слыхал?
— Нет. Вот учитель наш в грудь ранен.
— Как он попал?
— Из берданки стрелял… А что ты, — Павлушка оглянулся, — что о Харитоне не спросишь?
— Страшно! Ну, уж говори, где они с Мишкой?
Павлушка прищурился и тихонько присвистнул.
— Убиты? — схватил я его за руку.
— Нет, — шепнул он.
— Арестованы?
—
— Ну?
— То-то. Как ни искали их, как ни допытывались, ровно сквозь землю провалились.
И еще тише Павлушка зашептал:
— У Харитона потайное место есть. Пещера Лейхтвейса.
Павлушка улыбался. Мы невольно обнялись.
— Вот какими надо быть, — сказал я. — Хочешь таким?
— А ты что же думаешь, — ответил он, — подрастем и будем такими.
— Ну, я пойду домой. Мать мою видел?
— Она убегала с ребятишками. Теперь, чай, пришла… Обыск у всех идет. Рожь и овес подчистую выгребают.
Я направился домой. Посредине улицы обоз. Сзади подвода Настиного отца.
— Куда повезете? — подошел я к нему.
— На станцию.
— Чей хлеб?
Настин отец ответил угрюмо:
— У всех отбирают. Этот воз у Василия Госпомила выгребли.
— Он ведь не ездил.
— Мало что! И еще раз его выпороли. Залез в сусек и кричит: «Не дам!» Иди-ка ты. Драгун скачет.
Робко открыл я дверь нашей избы.
— Живы?
— Мамки дома нет, — ответ–ил Филька.
— Где она?
— Отливает тетку Марью водой. Солдаты насмерть изуродовали.
— А тятька?
— На печи в углу.
— Отец! — крикнул я. Никакого ответа. — Спит, что ль?
— Боится. Не трогай его.
— А ты где был? — спросил Фильку.
— В погребе сидел.
Вошла мать, с ней Мавра и моя нареченная теща. Глаза у них заплаканы.
— Вы что? О чем плачете?
— Кому теперь нужны сироты. Пять человек оставила.
— У нас обыска не было?
— Был, да в сусеках пусто. Отца вон отстегали.
— Как? Ему тоже попало? Тятька–а!
Не то вздох, не то стон послышался с печи, а потом сложные причитания:
— Господи Исусе, помилуй нас, грешных, помилуй… святая троица, избави нас от напасти, избави… Пантелеймон великомученик, исцели нас, исцели…
И не введи ты нас во искушение, и пронеси ты, господи, эту грозу, растуды ее мать! — внезапно закончил он.
Первый раз в жизни я слышал, как отец выругался. Я невольно улыбнулся и крикнул ему на печь:
— Тятька, не кощунствуй!
— Что?
— Не ругайся! Поп
Отец немного помолчал, затем вдруг так нескладно, шиворот–навыворот выругался, что все бабы, я и Филька невольно засмеялись.
— Это что тебя черти дерут? Что это ты в батюшку запустил? — сквозь смех сказала мать. — Аль казака позвать?
— Не надо казака, — отказался отец.
— Уму–разуму научит.
— Научили, хватит.
— Поумнел, коль тебе, вояке, всыпали?
— Аж бы не арестовали, а истину я познал.
— Чего? — не поняла мать.
— Увидишь, — загадочно сказал отец.
— Слезь, печку проломишь. Болит, что ль, рука?
— Душа болит! — со злобой крикнул отец. — Душу обернули. Греха теперь не боюсь.
— Го–осподи, с ума сошел мужик, — радостно протянула мать. — И греха не боится, и ругается взаправдышно. Никак ты стал похож на других!
Отец опять несуразно выругался. Мать так и вскрикнула довольным голосом:
— Вон, дьявол, как научился лаяться-то! Ведь теперь от него житья не будет.
Я вышел на улицу. Совсем темно. Подвод уже не было. Село как бы вымерло. Огонь виден только в доме попа.
«Поджечь бы. Всех их там спалить».
Не раздеваясь, голодный, я лег в мазанке и. сразу уснул.
Утром никто меня не будил. Проснулся поздно, а стадо еще не выгнали. Не заболел ли наш старик? Пошел к нему. Что это? Возле его избы пять верховых. Из сеней соседей глядит народ. Я повернул обратно, но навстречу шел Ванька.
— У дяди Федора что-то случилось, — сказал он. — Надо узнать.
Тихонько мы направились вдоль изб.
— Куда это вы? — окликнул нас сосед дяди Федора, сапожник Яков.
— За хозяином.
— Не ходите, плохо будет, — шепнул он и поманил к себе.
Мы вошли за ним в избу.
— Арестован наш старик.
— За что?
— За потраву барских полей, за степь, за лес. Косорукий у них сидит и те стражники, которых избили возле леса. Гляди, вам тоже попадет. Вы били Косорукого?
— Били, — сознались мы.
— Ну, вот. И на года ваши не поглядят, арестуют.
— Как же теперь, ведь пора стадо выгонять.
— Коровы не подохнут. Вон, глядите, повели его.
Мы уткнулись в окна. Опустив голову, прошел к дороге наш старик. По бокам — два стражника. Сзади — конные.
— Это что же, его угонят совсем? — спросил Ванька.
— Угнать — не угонят, а всыпят… Может, судить будут. Есть хотите?
— Какая уж тут еда!