Повести
Шрифт:
Рыбак взглянул на него и снова опустил голову.
– А теперь вас помоют-побанят и того, мало-мало подвесят. Посушиться, ха-ха!
– засмеялся полицай
так добродушно и естественно, что Сотников невольно подумал: «Веселый, однако, малый!» Но смех
этого малого как-то враз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: - Такие-
сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаем кишки!
– Не знаем мы никакого Ходоронка, - уныло сказал Рыбак.
– Ах не знаете? Может, это не вы ночью стреляли?
– Мы не стреляли.
– Вы или не вы, а ребра ломать вам будем. Поняли?
Стась посерьезнел, глаза его угрожающе похолодели, и все то человеческое, что молодой добротою
лежало на его лице, как-то сразу исчезло, уступив место злой, бездушной решимости.
Рыбак негромко спросил:
– В армии служил?
– В какой армии?
– Красной хотя бы.
– С... я хотел на вашу армию, понял?
– вдруг еще пуще вызверился полицай, по-страшному округляя
свои выразительные глаза. Затем его лицо как-то постепенно преобразилось, смягчаясь, и на нем
появилась все та же подкупающая улыбка. Отставив в сторону ногу, он подошвой сапога размеренно
пошлепал по земляному полу сеней.
– А бушлат?
– Ах, бушлат! У одного жидка комиссара взял. Тому не понадобится, - сказал полицай и,
продолжительно посмотрев на Рыбака, спокойно добавил: - Твой полушубочек тоже приберем. Будила
возьмет, его очередь. Вот так. Понял?
– А не подавитесь?
– едва сдерживаясь, тихо сказал Сотников.
Стась вскинул голову.
– Что?
– Не подавитесь, говорю? Полушубочками, и вообще?
– Это зачем нам давиться? За нас Германия, понял, ты, чмур? А вот вам точно - капут! Будьте
уверены, в бога душу мать!
– свирепо закончил Стась.
Что ж, и это было просто и понятно, на другое нечего было и рассчитывать. Рыбак сделался унылым,
опустил голову. Сотников, полулежа на боку, осторожно попробовал шевельнуться - деревенело бедро,
узкая сыромятная супонь резала кисти рук.
Наконец полицай пригнал двое саней, одни остались на улице, а другие со скрипом и лошадиным
топотом подъехали под самое крыльцо. Стась поднялся с порога. Первым он втолкнул в розвальни
194
Рыбака, затем сильным рывком за ворот поднял с земли Сотникова. Кое-как Сотников добрался до саней
и упал на сено возле товарища; сзади в розвальни влез полицай. Возчик - староватый, напуганный
дядька в рваном тулупе - осторожно приткнулся в передке. Замерзшую босую ногу Сотников,
преодолевая боль, подтянул под полу шинели. Ему опять становилось скверно, казалось, сознание вот-
вот оставит его, огромным усилием он превозмогал немощь и боль.
Из избы почему-то не возвращался старший полицай, за ним пошел тот, что пригнал сюда сани.
Вскоре оттуда послышались голоса и плач Дёмчихи. Сотников с тревогой вслушивался - оставят ее или
нет? Минуту, похоже было, там что-то искали: постукивала о перекладину лестница, плакали дети, а
затем отчаянно, запричитала Дёмчиха:
– Что вы надумали, сволочи? Чтоб нам до воскресенья не дожить! Чтоб вы своих матерей не увидели!
– Ну-ну! Живо, сказано, живо!
– На кого я детей оставлю? Гады вы немилосердные!..
– Живо!
Сотников взглянул на Рыбака, сидевшего к нему боком; заросшее щетиной лицо того скривилось в
страдальческой гримасе. Было от чего.
По той самой тропинке, возле ограды, они выехали на дорогу и свернули за кладбище. Сотников
втянул голову в поднятый ворот шинели, слегка прислонился плечом к овчинной спине Рыбака и
беспомощно закрыл глаза. Розвальни дергались под ними, полозья то и дело заносило в стороны. Стась,
слышно было, все грыз свои семечки. Видимо, их везли в полицию или в СД. Значит, спокойного времени
осталось немного, надо было собраться с силами и подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды
не скажут, хотя того, что пришли из леса, по-видимому, скрыть не удастся. Но только бы выгородить
Дёмчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, что ее ждало там. Сейчас она что-то
кричала сзади, ругалась и плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом.
Но и Дёмчиха старалась не остаться в долгу.
– Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки мои родненькие, золотенькие
мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!
– Надо было раньше о том думать.
– Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий! Что я сделала вам?
– Бандитов укрывала.
– Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, что они на чердак залезли? Что я,
своим детям враг? Гады вы! Фашисты проклятые!
– Молчать! А то кляп всажу!
– Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!
– Так! Стась, стой! - послышалось с задних саней, и они остановились, не доезжая двух тонких
березок, стывших в кусте за канавой.
Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-то устрашающе-зверского. И
действительно, Дёмчиха вскоре закричала, забилась в розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь
беспокойно переступила на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опять