Повести
Шрифт:
человеческое восприятие их. Наверно, теперь ему следовало больше полагаться на Пивоварова.
– А что надо, товарищ лейтенант?
– спросил боец.
– Сходить за лыжами. Ночью. Может, не подобрали немцы.
Пивоваров помолчал минуту, что-то прикидывая про себя, потом со вздохом ответил:
– Что ж, я схожу. Пусть потемнеет только.
– Да. Надо, знаешь...
– Ну. Только вы... Как вы тут?..
– Как-нибудь. Я подожду.
91
Еще не совсем стемнело, но Пивоваров поднялся и, не мешкая, стал собираться в дорогу. Первым
делом он стащил с ноги кирзовый сапог и перемотал портянку. Потом вынул из вещмешка два сухаря,
сунул в карман; вещмешок переставил ближе к Ивановскому.
– И это... Автомат возьму - ладно?
– Возьми.
– С автоматом, знаете... Увереннее.
Лейтенант видел, Пивоваров не мог сдержать радости, получив такое оружие, о котором мечтал
каждый боец на фронте. Автоматы были еще в новинку, пехоту почти сплошь вооружали винтовками.
Ивановский сам получил его накануне выхода: генерал, раздобрившись, приказал своему коноводу
передать автомат лейтенанту. Конечно, теперь в их положении оружие решало если не все, то многое, на
извечной силе оружия держались мизерные их возможности.
– А винтовка пусть здесь побудет. В случае чего вам сгодится.
Лейтенант не возражал, и Пивоваров снял с ремня оба брезентовых подсумка, звякнув обоймами,
положил их на пол возле скамейки.
– Винтовка хорошая: бой в самую точку. Старшина пристреливал.
Ивановский, рассеянно слушая бойца, думал, что винтовка, несколько обойм патронов,
противотанковая граната и две бутылки с КС - наверно, этого будет достаточно. Повезет - он дождется
Пивоварова с лыжами, и, может, они еще что предпримут. А нет - придется стоять за себя до конца.
Пивоваров перемотал и другую портянку, подтянул ремень и с видимым удовольствием закинул за
плечо автомат. Похоже, он уже был готов отправиться в недалекий, но, кто знает, вряд ли безопасный
путь.
– Сколько на ваших там? Пять уже? Ну, я за часок обернусь, тут недалеко...
За часок он обернется, и опять они будут вместе. В минуту новой разлуки Ивановский почувствовал,
как, в общем, неплохо ему было с этим тихим безотказным парнишкой и как, наверно, нелегко будет
теперь в одиночестве пережить этот час. Разобщенность значительно ослабляла их силы. В действие
вступала странная, попирающая математику логика, когда два, разделенное на два, составляло менее
чем единицу, так же как в других случаях две вместе сложенные единицы заключали в себе больше двух.
Наверно, такое с трудом согласовывалось с нормальной логикой и было возможно лишь на войне. Но
что это именно так, лейтенант слишком хорошо знал по собственному опыту.
Боец готов был идти, но почему-то медлил, наверно, недоставало еще какой-нибудь самой последней
малости в их прощании. Ивановский знал, в чем была эта малость, и он колебался. Появилась
последняя возможность заглянуть в ту злосчастную деревню и еще раз попытаться узнать что-либо о
штабе. Хотя бы в общих чертах, чтобы не с пустыми руками предстать перед пославшим их генералом и
хоть в какой-то степени искупить их досадную неудачу с базой. Но он не мог не знать также, что
малейшая неосторожность Пивоварова может обернуться сразу тройной бедой, навсегда покончив с их и
без того ничтожной возможностью исполнить свой долг и вернуться к своим.
– Так я пойду, товарищ лейтенант, - решился Пивоваров, поворачиваясь к порогу, и лейтенант сказал:
– Погоди. Знаешь... Я не настаиваю, смотри сам. Но... Может, ты как сумеешь... Что там, в деревне?
Похоже ведь - штаб...
Он замолчал.
Пивоваров настороженно ждал, но, не дождавшись ничего более, сказал просто:
– Хорошо. Я попробую.
Что-то в Ивановском протестующе вскричало в простреленной его груди. Что значит - попробуй, от
пробы немного проку, тут нужна змеиная хитрость, упорство, выдержка, и то сверх всего остается риск
головой. Но он не мог этого объяснить бойцу, что-то мешало ему говорить о страшных, хотя и слишком
обычных на войне вещах, к тому же он едва осиливал в себе боль и слабость. И он лишь выдохнул:
– Только осторожно!..
– Да ладно. Вы не беспокойтесь. Я тихонько...
– Да. И недолго...
– Ладно. Вот тут водички вам, - зачерпнув в кадке, боец поставил у изголовья жестянку с водой.
– Если
пить захотите...
Утомленный трудным разговором, Ивановский прикрыл глаза, слушая, как Пивоваров вышел в
предбанник, не сразу, осторожно, отворил там дверь и плотно прихлопнул ее снаружи. Минуту еще
Ивановскому слышны были его удаляющиеся за банькой шаги, они быстро глохли, и с ними, казалось,
уходила какая-то надежда; что-то для них безвозвратно заканчивалось, не начав нового. Он стал ждать,
тягостно, упорно, вслушиваясь в каждый шорох ветра на крыше, каждый отдаленный в деревне звук; он
жил в тревожном скупом мире звуков, иногда заглушаемых собственным кашлем и глухим хрипом в
груди.
Постепенно, однако, слух его стал притупляться от усталости, вокруг все было тихо, и сознанием
завладевали мысли, которые причудливо ветвились во времени и пространстве. Похоже, он начинал