Повести
Шрифт:
успевали так надоесть к осени, что самая роскошная природа становилась несносной - хотелось в город.
Правильно кем-то сказано, что военные не замечают природы, для них важнее погода.
Тем не менее в наивной восторженности Янинки сквозила такая искренность, что Ивановский
заулыбался, готовый уже согласиться на любой гродненский лес. И вообще что-то ему все больше в ней
нравилось, в этой миловидной, с кокетливо рассыпанными по лбу светлыми кудряшками девушке в
цветастом ситцевом платье. Ему уже было неловко за ту фривольную шутку на вокзале в Барановичах,
за их навязчивость, которую извиняло разве что их последующее участие.
Поезд с короткими остановками на маленьких станциях шел все дальше на запад. За окном
проносились зеленые июньские поля, перелески, величественные сосновые боры, деревни и хутора,
хутора повсюду. Ивановский никогда не был в этой стороне Белоруссии, и теперь в нем вспыхнул
неподдельный интерес ко всему, что относилось к этой жизни, неведомой для него.
На какой-то небольшой станций их вагон остановился как раз напротив крохотного привокзального
базарчика, и Ивановский, выскочив на платформу, торопливо накупил в газетку немудрящей
крестьянской снеди - огурцов, редиски, крестьянской колбасы и даже миску горячей, рассыпчатой, вкусно
пахнущей молодой картошки. Потом они ели все вместе, парни заботливо угощали девушку, которая
совсем уже освоилась в их компании, охотно смеялась, шутила, за обе щеки уплетая огурец с картошкой.
После обеда, наверно, что-то уловив в поведении Игоря, Николай благоразумно устранился, забравшись
на верхнюю полку, чтобы поспать.
Они же остались друг против друга, разделенные лишь маленьким вагонным столиком.
Ему было хорошо с ней, хотя он все еще не мог до конца побороть в себе какое-то запоздало
появившееся чувство вины, словно какую-то неловкость за свои намерения, хотя намерений у него с
самого начала никаких не было. Янинка же, судя по всему, чувствовала себя вполне свободно и
естественно. Почти не смущаясь, она сняла маленькие, белые, на пробковой подошве босоножки и,
обтянув на коленках короткое платьице, удобнее устроилась на твердом сиденье, все время с какой-то
милой хитринкой заглядывая ему в глаза.
– А у нас, знаете, Нёман, - сказала она, именно так, на белорусский манер произнеся это слово, и
Ивановский внутренне улыбнулся, вспомнив свое недалекое детство, школу, известную поэму Якуба
Коласа и это белорусское название никогда им не виданной реки.
– Сразу под окнами крутой спуск, две
вербы и плоты у берега. Я там купаюсь с плотов. Утром выбегу раненько, на реке еще легкий туман
стелется, вода теплая, нигде никого. Накупаюсь так, что весь день радостно.
– А мне больше озера нравятся. Особенно лесные. В тихую погоду - замечательно, - сказал
Ивановский.
– Реки лучше, что вы! В озерах вода болотом пахнет, а в речке всегда проточная, как слеза. Летом на
реке прелесть. Да что там! Вот приедем - покажу. Уверяю, понравится.
Конечно, должно понравиться. Он уже был уверен, что это необыкновенное что-то: домик, две вербы
на обрыве и плоты у берега, с которых можно нырять в глубокий быстроводный Неман. И он рисовал это
в своем воображении, хотя по опыту знал, что самое богатое представление никогда не отвечает
действительности. В действительности все иначе - хуже или лучше, но именно иначе.
Янинка держала себя с ним легко и свободно, так, словно они давным-давно были знакомы, а он все
продолжал чувствовать какую-то необъяснимую скованность, которая не только не проходила, но как
будто все больше овладевала им. Игоря тревожило, что, бесцеремонно окликнув ее в Барановичах, он
выказал себя человеком легкомысленным, склонным к мелким дорожным авантюрам и что она не могла
не понимать этого. Хотя никакого легкомыслия в том не было, была простая ребяческая игривость,
может, и не совсем приличествующая двадцатидвухлетнему выпускнику военного училища, только что
аттестованному на должность командира взвода. Тогда, на перроне, он толком и не рассмотрел ее,
только увидел - рассматривал он ее теперь широко раскрытыми, почти изумленными глазами, которые,
как ни старался, не мог оторвать от ее живого, светящегося радостью лица.
К концу дня, подъезжая к Гродно, он уже знал, что не расстанется с нею, - она все больше
очаровывала его своим юным изяществом и влекла чем-то загадочным и таинственным, чему он просто
не находил названия, но что чувствовал ежеминутно. О ее дорожных злоключениях они не говорили,
похоже, она забыла о них и только однажды озабоченно двинула бровями, когда переставляла на полке
легонький свой чемоданчик.
– И даже белила забрали. Папе везла. У нас теперь белил не достать.
– А он что, маляр?
– не понял Игорь.
– Художник, - просто сказала Янинка.
– А с красками теперь плохо. Раньше мы краски из Варшавы
выписывали.
Вечером поезд прибыл на станцию Гродно, и они, слегка волнуясь, сошли на перрон. Янинка,
размахивая своим пустым чемоданчиком, довела их до штаба армии, благо тот был ей по пути, но в
штабе, кроме дежурного, никого не оказалось, надо было дожидаться утра. Переночевать можно было
94
тут же или в гарнизонной гостинице. Лейтенанты, однако, не стали искать гостиницу и внесли свои
чемоданы в какую-то маленькую, похожую на каптерку комнатку с тремя солдатскими койками у стен.