Повести

Быков Василий Владимирович

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Его вырвали из забытья вдруг долетевшие откуда-то выстрелы. Сначала ему показалось: это

случайные выстрелы в здешней деревне, но, обеспокоенно прислушавшись, он понял, что доносились

они с другой, противоположной деревне, стороны. Именно с той стороны, откуда они приволоклись сюда

ночью и куда ушел Пивоваров. Мертвея от скверного предчувствия, Ивановский перестал дышать,

вслушался, но никакого сомнения не оставалось -

стреляли оттуда.

Наверное, самые первые выстрелы он пропустил не расслышав, он спохватился, только когда звучно

ударила винтовка и в тишине длинно протрещал автомат. Ну, конечно, это был его автомат - немецкие

стреляли иначе, это он чувствовал точно. Ивановский оперся на локоть, но в груди что-то сдавило, от

боли перехватило дыхание, он закашлялся, сплюнув запекшиеся кровяные сгустки, и снова без сил

откинулся на скамье. Пока он кашлял, кажется, там затихло и, сколько он ни вслушивался потом, ничего

больше не было слышно.

Едва справляясь с охватившим его волнением, лейтенант нащупал подле лавки часы - было сорок

минут восьмого, значит, Пивоваров отсутствовал около двух с половиной часов. Если до той деревни

лишь километр, пусть два, то он уже должен был возвратиться. Но если его нет, значит. . Значит, он

пробрался в деревню, но не сумел уйти незамеченным, и вот его подстерегла та же участь, что и вчера

Ивановского.

Лейтенант опять приподнялся, вслушался, попытался заглянуть в едва брезжившее в черной стене

окошко, но не дотянулся до него, сел на скамью. Ему было дурно, огненно-красные круги плыли перед

глазами. Рукой он нащупал ставшую удивительно тяжелой винтовку. Но к чему теперь была винтовка - в

баньке его пока никто не тревожил, никого поблизости не было. Вряд ли он мог что сделать, чтобы

облегчить участь Пивоварова, явно попавшего в беду в деревне, но и ничего не делать он тоже не мог. С

огромным усилием, хватаясь рукой за стены, он вышел в предбанник и ногой толкнул дверь.

Была зимняя ночь - как все ночи в ноябре этого года - с ветром, низким беззвездным небом, тусклым,

в сутеми утопавшим пространством. Снег лежал свежий, чистый, и на нем ясно было видно несколько

глубоких следов Пивоварова, они вели вдоль стены бани и сворачивали за угол.

Задыхаясь от налетов порывистого ветра, Ивановский подождал минуту, вслушиваясь в глухую

тишину ночи, но ни выстрелов, ни шагов, ни криков - ничего больше не было слышно. Тогда, не

прикрывая двери, он опустился у порога, прислонясь к бревнам, и сидел так час, а может, и больше. Он

весь был во власти тягостного, болезненно-напряженного ожидания, ясно сознавая, что если Пивоваров

в ближайшие минуты не явится, то он не явится уже никогда. Но он не явился ни в ближайшие минуты,

ни в ближайшие за ними часы. Когда уже ждать стало невмочь, Ивановский, не поднимаясь, на

четвереньках дотянулся до кубика своих часов за порогом - было без десяти минут десять.

«Зачем же я посылал его? Зачем посылал?
– раскаянно думал лейтенант.
– Какие тут, к чертям, лыжи?

Какой штаб? Лишь погубил его, да и себя тоже...»

Конечно, без Пивоварова он ничего уже не мог, но если он сам был обречен, то следовало подумать,

как спасти хотя бы бойца. А он послал его на такое дело, где на удачу приходился один шанс из тысячи.

Немцы могли устроить засаду, посадить в поле секреты и наверняка усилили охрану в деревне - не так

просто было пролезть между ними. Если не удалось это ему прошлой ночью, когда штабисты были еще

не пуганы, то тем более не удастся нынешней.

«Ну так что же теперь? Что?» - в тысячный раз спрашивал себя Ивановский, скрючившись сидя возле

двери бани. Впрочем, он уже знал, что - он только тянул время, до последней возможности надеясь, что

Пивоваров, может, придет. Но когда уже стала совершенно отчетливой вся тщетность его надежды,

лейтенант, опираясь о стены, поднялся на ноги.

Он испытывал себя, чтобы знать, на что он способен или, может, не способен уже ни на что. Хотя и с

трудом, но держаться на ногах он еще мог, особенно если иметь дополнительную под руками опору.

Теперь опорой ему служили стены, а в поле он сможет опираться на приклад винтовки. Ноги кое-как

повиновались ему, хуже было с дыханием и с головой тоже. Но он подумал, что голова, быть может,

отойдет на ветру в поле, а с дыханием он как-нибудь сладит. Если помаленьку, с частыми остановками,

экономно расходуя силы...

Его намерение уже целиком завладело им, и лейтенант вернулся в баньку, рассовал по карманам

обоймы из подсумков. Вещмешок он не смог поднять на себя и оставил его на скамейке, зато взял с

собою гранату. Дольше он уже не мог оставаться здесь ни минуты и, хватаясь за двери, вышел наружу.

Шатко, едва не падая, но с упорной, трудно объяснимой решимостью он прошел шагов двадцать по

четким следам Пивоварова и только потом остановился. Винтовка оказалась куда более тяжелой, чем

казалось вначале, но он на нее опирался, когда готов был упасть, и особенно в минуты остановок. Сам

бы он уже не устоял на дрожащих от слабости своих ногах. Отдышавшись, каким-то странным загнанным