Повести
Шрифт:
лежащего человеческого тела, черные голенища сапог в снегу. Он остановился. В сознании его
мелькнуло странное недоумение - кто может лежать тут, в ночном поле, в такую стужу? Лейтенант
почему-то не решился признаться в том, что увидел Пивоварова, наверно, слишком нелепым было
видеть в этой позе его бойца, казалось, это кто-то другой, случайный, чужой здесь человек.
Но все же это был он, его последний боец, его Пивоварчик. Он неподвижно лежал в разодранном
маскхалате, без шапки, с обсыпанной снегом стриженой головой, раскинутыми ногами. Лейтенант не
сразу заметил, что снег вокруг был густо истоптан множеством ног и в нем местами чернели круглячки
автоматных гильз.
Доковыляв до бурьяна, Ивановский выронил из рук винтовку и упал рядом с бойцом. Озябшими
пальцами он схватил его голову, приподнял, но, запорошенная снегом, она давно, видно, утратила
всякие признаки жизни и была просто мертвой головой человека, лишенного малейшего сходства с его
99
Пивоваровым. Ивановский принялся ощупывать его тело - разодранный маскхалат смерзся в крови,
телогрейка тоже примерзла к окровавленному телу бойца, наверно, с близкого расстояния
расстрелянного очередью. Снег под его телом и возле тоже смерзся твердыми корявыми буграми.
– Что же они с тобой сделали? Что они сделали?
– стыл на его губах недоуменный вопрос. Но, что они
сделали, и так было ясно. Видно, настигнутый ими Пивоваров был расстрелян в упор. Возможно также,
они расстреляли его раненого, лежавшего на снегу в этом бурьяне, и теперь из множества дыр в его
телогрейке торчало светлое клочье ваты. Карманы брюк были вывернуты, гимнастерка расстегнута,
худая окровавленная грудь засыпана снегом. Автомата нигде поблизости не было видно - автомат,
наверное, забрали немцы.
Поняв, что все уже кончено и никуда больше идти не надо, Ивановский свял, обессилел и молча
сидел, уронив руки на снег. Рядом лежало бездыханное тело бойца. Необычайная опустошенность
овладела лейтенантом, ни одного желания, ни одной ясной мысли не было в его голове. Лишь где-то, на
самом дне его чувств, медленно тлел какой-то забытый уголек гнева, почти озлобления. Этот уголек
разгорался, однако, все более, чем дольше шло время. Но он уже не имел конкретной направленности
против кого-то - скорее это догорала его человеческая обида на такой его неудачный конец. Теперь
Ивановский уже знал точно, что не выживет, не спасется, не пробьется к своим, что и его смерть будет на
этом же поле, меж двумя безвестными деревнями, и никто уже не доложит начальству ни об их гибели,
ни об этом немецком штабе. Штабу, разумеется, никто ничего сделать не сможет, потому что наши
далеко, а мертвые лишены малейшей возможности что-либо сделать. И ему ничего более не оставалось,
как сидеть рядом и ждать, когда мороз и ранение отнимут у него последние остатки жизни. В чем-то это
было даже заманчиво, так как освобождало его от изнурительной борьбы с немцами, болью, собой.
Чтобы закончить все побыстрее, может, имело смысл выдернуть чеку из противотанковой гранаты и
отпустить планку... Ее мощный взрыв растерзает их тела в клочья, разметет вокруг снег, выроет в земле
небольшую воронку, которая и станет для них могилой. Если его кончина затянется или ему окажется
невмоготу, видно, так и придется сделать. Иного уже не оставалось. И пусть простят его Родина, люди -
не его вина, что не выпало ему лучшей доли и не обошло его то самое страшное на войне, после
которого ничего уже не бывает.
Наверное, он бы недолго протянул на морозном ветру и навсегда бы остался возле своего напарника,
если бы в скором времени до его слуха не донеслись из ветреной тиши странные звуки. По-видимому,
слух был самым выносливым из его чувств и бодрствовал до последнего предела жизни; теперь именно
слух связывал его с окружающим миром. Сперва Ивановский подумал, что ему почудилось, но,
вслушавшись, он отогнал от себя все сомнения - в самом деле где-то урчала машина. И он вспомнил, как
прошлой ночью в поле наткнулись на автодорогу, ведущую в село, но где она могла быть сейчас, он не
имел представления. Тем не менее где-то она была - совсем недалеко в ночной серой темени по ней
шла машина. Вскинув голову, лейтенант напряженно и долго прислушивался к натужному гулу мотора,
пока его звук совершенно не пропал вдали.
Это неожиданное событие растревожило его почти уже успокоенное сознание; новое,
противоречащее его чувствам желание зародилось в его душе. Он перестал думать о своем несчастье,
насторожился, гневное отчаяние оформилось в цель - последнюю цель его жизни. Эх, если бы это
случилось раньше, когда у него было немножечко больше сил!..
Боясь опоздать, он завозился на снегу, подтянул под себя раненую ногу, как-то оперся на руки.
Сначала поднялся на колени и затем попытался встать на ноги. Но он не сумел удержать равновесие и
упал плечом в снег, глухо, протяжно застонав от боли в груди. Минут десять лежал, сцепив зубы и боясь
глубже вдохнуть, потом начал подниматься опять. С третьей попытки это ему удалось, он наконец
утвердился на дрожащих ногах, пошатнулся, но все же не упал. Он забыл взять винтовку, которая