Повести
Шрифт:
прихватили гранат, но, может, гранаты еще и не понадобятся, а к утру оба они будут в лагере. По крайней
мере, должны быть. Правда, Рыбак чувствовал, что после неудачи в Глинянах они немного запаздывают,
надо было поторапливаться, но подводил напарник.
Все время, пока они шли лесом, Рыбак слышал за спиной его глуховатый, простудный кашель,
раздававшийся иногда ближе, иногда дальше. Но вот он совершенно затих, и Рыбак, сбавив шаг,
оглянулся - изрядно отстав, Сотников едва тащился в ночном сумраке. Подавляя нетерпение, Рыбак
минуту глядел, как тот устало гребется по снегу в своих неуклюжих, стоптанных бурках, как-то незнакомо
опустив голову в глубоко надвинутой на уши красноармейской пилотке. Еще издали в морозной ночной
тишине послышалось его частое, затрудненное дыхание, с которым Сотников, даже остановившись, все
еще не мог справиться.
– Ну как? Терпимо?
– А!
– неопределенно выдавил тот и поправил на плече винтовку.
– Далеко еще?
Прежде чем ответить, Рыбак помедлил, испытующе вглядываясь в тощую, туго подпоясанную по
короткой шинели фигуру напарника. Он уже знал, что тот не признается, хотя и занемог, будет бодриться:
мол, обойдется, - чтобы избежать чужого участия, что ли? Уж чего другого, а самолюбия и упрямства у
этого Сотникова хватило бы на троих. Он и на задание попал отчасти из-за своего самолюбия - больной,
а не захотел сказать об этом командиру, когда тот у костра подбирал Рыбаку напарника. Сначала были
вызваны двое - Вдовец и Глущенко, но Вдовец только что разобрал и принялся чистить свой пулемет, а
Глущенко сослался на мокрые ноги: ходил за водой и по колено провалился в трясину. Тогда командир
назвал Сотникова, и тот молча поднялся. Когда они уже были в пути и Сотникова начал донимать
кашель, Рыбак спросил, почему он смолчал, тогда как двое других отказались, на что Сотников ответил:
«Потому и не отказался, что другие отказались». Рыбаку это было не совсем понятно, но погодя он
подумал, что в общем беспокоиться не о чем: человек на ногах, сюит ли обращать внимание на какой-то
там кашель, от простуды на войне не умирают. Дойдет до жилья, обогреется, поест горячей картошки, и
всю хворь как рукой снимет.
– Ничего, теперь уже близко, - ободряюще сказал Рыбак и повернулся, чтобы продолжить путь.
Но не успел сделать и шага, как Сотников сзади опять поперхнулся и зашелся в долгом нутряном
кашле. Стараясь сдержаться, согнулся, зажал рукавом рот, но кашель оттого только усилился.
– А ты снега! Снега возьми, он перебивает!
– подсказал Рыбак.
Борясь с приступом раздирающего грудь кашля, Сотников зачерпнул пригоршней снега, пососал, и
кашель в самом деле понемногу унялся.
– Черт! Привяжется, хоть разорвись!
Рыбак впервые озабоченно нахмурился, но промолчал, и они пошли дальше.
Из оврага на дорогу выбежала ровная цепочка следа, приглядевшись к которому Рыбак понял, что
недавно здесь проходил волк (тоже, наверно, тянет к человеческому жилью - не сладко на таком морозе
в лесу). Оба они взяли несколько в сторону и дальше уже не сходили с этого следа, который в
притуманенной серости ночи не только обозначал дорогу, но и указывал, где меньше снега: волк это
определял безошибочно. Впрочем, их путь подходил к концу, вот-вот должен был показаться хутор, и это
настраивало Рыбака на новый, более радостный лад.
– Любка там, вот огонь девка!
– негромко сказал он, не оборачиваясь.
– Что?
– не расслышал Сотников.
– Девка, говорю, на хуторе. Увидишь, всю хворь забудешь.
– У тебя еще девки на уме?
С заметным усилием волочась сзади, Сотников уронил голову и еще больше ссутулился. По-
видимому, все его внимание теперь было сосредоточено лишь на том, чтобы не сбиться с шага, не
потерять посильный ему темп.
– А что ж! Поесть бы только...
Но и упоминание о еде никак не подействовало на Сотникова, который опять начал отставать, и
Рыбак, замедлив шаг, оглянулся.
– Знаешь, вчера вздремнул на болоте - хлеб приснился. Теплая буханка за пазухой. Проснулся, а это
от костра пригрело. Такая досада...
– Не диво, приснится, - глухо согласился Сотников.
– Неделю на пареной ржи...
– Да уж и паренка кончилась. Вчера Гронский остатки роздал, - сказал Рыбак и замолчал, стараясь не
заводить разговора о том, что в этот раз действительно занимало его.
105
К тому же становилось не до разговоров: кончался лес, дорога выходила в поле. Далее по одну
сторону пути тянулся мелкий кустарник, заросли лозняка по болоту, дорога от которого круто
сворачивала на пригорок. Рыбак ждал, что из-за ольшаника вот-вот покажется дырявая крыша пуньки, а
там, за изгородью будет и дом с сараями и задранным журавлем над колодцем. Если журавль торчит
концом вверх - значит, все в порядке, можно заходить; если же зацеплен крюком в колодезном срубе, то
поворачивай обратно - в доме чужие. Так, по крайней мере, когда-то условились с дядькой Романом.
Правда, то было давно, с осени они сюда не заглядывали - кружили в других местах, по ту сторону
шоссе, пока голод и жандармы опять не загнали их туда, откуда месяц назад выгнали.
Скорым шагом Рыбак дошел до изгиба дороги и свернул на пригорок. Волчий след на снегу также