Повести
Шрифт:
остатки тепла, он все глубже засовывал озябшие руки в широкие рукава шинели.
– Что ты шапки какой не достал? Разве эта согреет?
– с упреком сказал Рыбак.
– Шапки же в лесу не растут.
– Зато в деревне у каждого мужика шапка.
Сотников ответил не сразу.
– Что же, с мужика снимать?
– Не обязательно снимать. Можно и еще как.
– Ладно, давай потопали, - оборвал разговор Сотников.
Они перелезли через изгородь и сразу оказались в поле. Сотников враз ссутулился, глубже втянул в
воротник маленькую в пилотке голову, норовя на ходу отвернуться от ветра. Рыбак откуда-то из-за пазухи
вытащил замусоленное, будто портянка, вафельное полотенце и, стряхнув его, повернулся к напарнику.
– На, обмотай шею. Все теплей будет.
– Да ладно...
– На, на! А то, гляди, совсем окочуришься.
Сотников нехотя остановился, зажал между коленей винтовку и скрюченными, негнущимися пальцами
кое-как закутал полотенцем шею.
– Ну во!
– удовлетворенно сказал Рыбак.
– А теперь давай рванем в Гузаки. Тут пара километров, не
больше. Что-нибудь расстараемся, не может быть...
2
В поле было еще холоднее, чем в лесу, навстречу дул упругий, не сильный, но обжигающе-морозный
ветер, от него до боли заходились окоченевшие без перчаток руки: как Сотников ни прятал их то в
карманы, то в рукава, то за пазуху - все равно мерзли. Тут недолго было обморозить лицо и особенно
уши, которые Сотников, морщась от боли, то и дело тер суконным рукавом шинели. За ноги он не
опасался: ноги в ходьбе грелись. Правда, на правой отнялись, потеряв чувствительность, два
помороженных пальца, но они отнимались всегда на морозе и обычно начинали болеть в тепле. Но на
холоде мучительно ныло все его больное простуженное тело, которое сегодня вдобавок ко всему начало
еще и лихорадить.
Им еще повезло - снег в поле был достаточно тверд или не слишком глубок, они почти всюду
держались поверху, лишь местами проваливаясь то одной, то другой ногой, проламывая затвердевший
от мороза наст. Теперь шли вдоль гривки бурьяна по склону вниз. В поле было немного светлее, чем в
лесу, серый призрачный сумрак вокруг раздвинулся шире, внизу на снегу мельтешили от ветра сухие
стебли бурьяна. Спустя четверть часа впереди затемнелся какой-то кустарник - спутанные заросли
лозняка или ольшаника над речкой, и они не спеша пошли к этим зарослям.
Сотников чувствовал себя все хуже: кружилась голова, временами в сознании что-то как будто
проваливалось, исчезало из памяти, и тогда на короткое время он даже забывал, где находится и кто с
ним. Наверно, в самом деле надо было воротиться или вовсе не трогаться из леса в таком состоянии, но
он просто не допускал мысли, что может всерьез заболеть. Не хватало еще болеть на войне. Никто из
них не болел так, чтобы освобождали от заданий, да еще таких пустяковых, как это. Кашляли,
простуживались многие, но простуда не считалась в лесу болезнью. И когда там, у костра на болоте,
командир вызвал его по фамилии, Сотников не подумал о болезни. А узнав, что предстоит сходить в
село за продуктами, даже обрадовался, потому что все эти дни был голоден, к тому же привлекала
возможность какой-нибудь час погреться в домашнем тепле.
И вот погрелся.
В лесу все-таки было легче, а тут, на ветру, он почувствовал себя совсем плохо и даже испугался, что
может упасть: так кружилась голова, и от слабости вело из стороны в сторону.
– Ну, как ты?
Остановившись, Рыбак обернулся, подождал, и от этого его простого вопроса, на который не
обязательно было отвечать, у Сотникова потеплело в душе. Больше всего он боялся из напарника
превратиться в обузу, хотя и знал, что, если случится наихудшее, выход для себя найдет сам, никого не
обременяя. Даже и Рыбака, на которого как будто можно было положиться. После недавнего перехода
шоссе, когда им двоим выпало прикрыть отход остатков разбитого отряда, они как-то сблизились между
собой и все последние дни держались вместе. Наверно, потому вместе попали и на это задание.
– Вот лощину протопаем, а там за бугром и деревня. Недалеко уже, - подбадривал Рыбак, замедляя
шаг, чтобы идти рядом.
Сотников догнал его, и они вместе пошли по склону. Снег тут стал глубже, чем был на пригорке, ноги
чаще проламывали тонковатый наст; месяц теперь блестел за их спинами. Ветер сильными порывами
раздольно гулял в снежном поле, короткие полы шипели хлестали по озябшим коленям Сотникова.
Рыбак вдруг обернулся к товарищу:
– Все спросить хочу: в армии ты кем был? Наверно, не рядовым, а?
107
– Комбатом.
– В пехоте?
– В артиллерии.
– Ну тогда ясное дело: мало ходил. А я вот в пехоте всю дорогу топаю.
– И далеко протопал?
– спросил Сотников, вспоминая свой путь на восток.
Но Рыбак это понял иначе.
– Да вот как видишь. От старшины до рядового дошел. А ты кадровый?
– Не совсем. До тридцать девятого в школе работал.
– Что, институт окончил?
– Учительский. Двухгодичный.
– А я, знаешь, пять классов всего... И то...
Рыбак не договорил - вдруг провалился обеими ногами, негромко выругался и взял несколько в
сторону. Тут уже начинался кустарник, заросли лозы, камыша, снег стал рыхлее и почти не держал
наверху; под ногами, кажется, было болото. Сотников в нерешительности остановился, выбирая, куда