Повести
Шрифт:
уже знал, что в этой деревне спокойно. Полицаи, пожалуй, засели за самогон, а немцы вряд ли тут
появлялись.
– Ой, господи боже, и напугалась же! Ой, господи...
– Ладно, хватит креститься. Полицаев в деревне много?
– А нет полицаев. Был один, так в местечко перебрался. А больше нет.
– Так, - Рыбак прошелся по двору, выглянул из-за угла.
– Деревня как называется?
– Лясины. Лясины деревня, - полная внимания и еще не прошедшего испуга,
Ее топор глубоко сидел в суковатом еловом полене, которое она, очевидно, тщетно пыталась
расколоть пополам.
Рыбак уже прикинул, что неплохо бы тут и отовариться: подход-выход хороший, на пути гумно, лесок -
если что, все это прикроет их от чужого глаза.
– Кто еще дома?
– Так одна ж я, - будто удивившись их неосведомленности, ответила женщина.
– И больше никого?
– Никого. Одна вот живу, - вдруг пожаловалась она, все не сводя с него выжидательно-тревожного
взгляда, наверно старалась угадать тайную цель их ночного визита.
Рыбака, однако, мало тронул этот ее жалостливо-покорный тон, ему уже были знакомы эти наивные
повадки деревенских теток, разжалобить его было трудно. Теперь он изучал обстановку на дворе -
увидел раскрытые ворота в сарай и заглянул в его глухой, полный навозного запаха мрак.
111
– Что, пусто?
– Пусто, - упавшим голосом подтвердила женщина, не отходя от топора.
– Забрали все чисто.
– Кто забрал?
– Ну, известно кто. Как у красноармейской матери. Чтоб им подавиться, иродам!
Тут Рыбак с мимолетным сочувствием взглянул на женщину - если та перешла на проклятия, значит
не врет, можно верить. И он про себя недовольно чмыхнул, поняв, что и здесь, наверно, ничего не
выйдет, - не до нитки же обирать ее, и без того обобранную немцами. Придется искать дальше.
Сотников, ссутулясь, уныло ожидал под стеной, и Рыбак шагнул к женщине.
– Что, не расколешь?
Тетка догадалась, что он поможет, и, заметно обрадовавшись, как-то сразу сбросила с себя пугливую
настороженность.
– Да вот, лихо на него, вбила - не выдеру. С вечера бьюсь, ни туда ни сюда.
– А ну дай!
Рыбак закинул за спину карабин и обеими руками взялся за гладкое сухое топорище. Хакнув, сильно
ударил поленом о колоду, потом еще. Ударял метко, с удовольствием, ощущая силу в руках и привычную
с детства сноровку, когда так же вот зимними вечерами колол на утро дрова. Пилить не любил, а колоть
всегда был готов с охотой, находя как бы извечное удовлетворение в этой трудной, не лишенной
мужского удальства работе.
На четвертом ударе трещина криво обежала сук, и полено развалилось надвое. Он расколол еще и
половинки.
– От спасибо, сынок. Дай тебе бог здоровьичка, - без тени недавней скованности благодарила тетка.
– Спасибом не отделаешься, мать. Продукты имеются?
– Продукты? А какие продукты? Бульбочка есть. Мелкая, правда. Если что, заходите, сварю затирки.
– Это что! Нам с собой надо. Скотину какую.
– Э, скотину. Где ее взять теперь...
– А там кто живет?
– Рыбак показал рукой через огород, где за островерхим тыном белела снежная
крыша соседней постройки. Кажется, там топили: ветер заносил во двор запах дыма и чего-то съестного.
– А Петра Качан. Он теперь старостой тут, - простодушно сообщила тетка.
– Да? Здешний староста? Ты слышишь? - Рыбак повернулся к Сотникову, который, прислонясь к
бревну, терпеливо стоял под стеной.
– Ну. Поставили старостой.
– Сволочь, да?
– А не сказать. Свой человек, тутошний.
Рыбак, помедлив, решил:
– Ладно, пошли к старосте. Он-то уж, наверно, побогаче тебя.
Они не стали искать стежку, подлезли под жердь в изгороди, перешли засыпанный золой и
картофельной кожурой огород и через дыру в старом тыне пролезли во двор старосты.
Тут порядка было побольше, чем на соседнем дворе, во всем чувствовалась заботливая рука хозяина.
С трех сторон двор обступали постройки: изба, сарай, легкий навес; у крыльца стояли сани с остатками
сена в розвальнях - верное свидетельство того, что хозяин находится дома. Под крышей сарая высился
ладный штабелек наготовленных, напиленных и поколотых дров.
Когда они еще переходили огород, Рыбак приметил в замерзшем окошке тусклые отблески света -
наверно, от коптилки - и теперь уверенно ступил на скрипучие доски крыльца.
Он не стучал - дверь была не заперта, справиться с ней ему, сельскому жителю, было привычно и
просто: повернул на четверть оборота завертку, и дверь, тихо скрипнув, сама растворилась. Он прошел в
темные сени, вдыхая полузабытые, густо устоявшиеся крестьянские запахи, осторожно повел рукой по
стене. Пальцы его наткнулись на какую-то залубеневшую от стужи одежду, затем на дверную планку.
Нащупав подле нее прокаленную морозом завесу, он легко отыскал одинаковую во всех деревенских
домах скобу. И эта дверь оказалась незапертой, он потянул ее на себя и переступил высоковатый порог,
передавая скобу в холодные руки Сотникова.
На опрокинутой посреди стола миске горела коптилка, огонек ее испуганно выгнулся от клуба