Повести
Шрифт:
Кто-то звонит по телефону. Может быть, это Настя. Если это Настя, то как раз сейчас, когда звенит этот звонок, я меняю возможность встречи с ней на работу, к которой она меня — тут глубокий вдох и торжественное слово — вдохновляет. Выходит, меняю жизнь на искусство. Только заменим слово «искусство». Пусть будет — дело, работа, размышления над вариантами строки, в конце концов. Но суть остается. Меняешь истинную жизнь на вымышленную. И оказывается, с удовольствием.
Стук в дверь. Не отзываюсь. За всю неделю я впервые поймал ощущение начала работы. Постучали еще раз. Ждут. Если это Настя и она подаст голос из-за двери, я все-таки открою. Там стоят,
Лишь под вечер, позволив себе вспомнить, что нахожусь на круизном, ровно и весело бегущем к Испании судне, я позвонил Олегу. Еще вчера мы решили, что сегодня день кают-компании, а не ресторана.
— А вы не согласитесь изменить решение? — спросил я.
— Конечно соглашусь. С радостью.
— И все такое, — сказал я.
— Обязательно.
Он представлялся мне абсолютно непьющим, и его мгновенное согласие вызвало во мне прилив нежности.
— Мы, вероятно, что-нибудь празднуем? — спросил он.
— Круизное судно. Бискайский залив. Вам мало?
Он запнулся лишь на долю секунды.
— Я, собственно, уже готов, — сказал он.
Такого воспитанного мальчика я еще не встречал.
Конторка-стол, на которой Лена со своей напарницей перед подачей пассажиру придавали блюдам окончательный вид, развернута была тыльной стороной к нашему столику так, что, если они открывают дверцы, нам видны стоящие там стопки чистых тарелок. Сегодня ненароком я заметил, что там же сбоку лежит книга. Это был Жорж Сименон — точно такую же книгу я дал несколько дней назад почитать Евгению Ивановичу, поэтому я и задержался взглядом на ее обложке. И вдруг дверцы захлопнулись. Я поднял глаза и увидел ледяное лицо Лены. Она смотрела на меня. А у меня такое отличное настроение было, так славно мы болтали с Олегом, что я взял да и спросил:
— А вы, значит, любите Сименона?
Думал, она улыбнется и мы помиримся, хотя и не ссорились. Из-за чего, собственно, такие испанские страсти? Но не тут-то было. Мне показалось, что сейчас она даст мне тарелкой, там как раз было что-то такое, от чего я бы не скоро отмылся.
— А уж это, извините, вас не касается.
И произнесла-то еле слышно, через силу, перебарывая выучку. Видно, я ее чем-то допек: такое ответить пассажиру! Отравит, подумал я. И вспомнил, как кто-то звонил по телефону, когда мы с Евгением Ивановичем у него в каюте разбирались с Карлом XII. Ведь, узнав, кто у старпома в каюте, этот кто-то не захотел войти. Она, точно. Теперь я был в этом уверен. А сейчас, выходит, я дал ей понять, что ее особые отношения со старпомом мне известны.
Винный стюард катил мимо нас с Олегом свой дренькающий бутылками столик. Чтобы настроение не рухнуло, надо было задержать стюарда. Но он и сам остановился. Они, эти ребята из пассажирской обслуги, замечательно запоминают имена. Когда тебе предлагают выпить, да еще обращаясь при этом по имени, — как не перепутать высокий сервис с сердечной заботой?
— Все самое интересное в жизни, что у меня было, — сказал Олег, — мне предлагали. Даже предписывали. А я только и делал, что отбрыкивался. Я и на «Грибоедове» не хотел идти.
— Неужто отказывались?
— Еще как.
— А почему?
— Да был я везде.
Уже немного его зная, я видел, что сам он не станет рассказывать, потому что даже в перечислении таких названий, как Австралия, Мексика, Мадагаскар, содержится хвастовство.
— В Австралии были?
— Был.
— В Индии?
— Был.
— В Японии?
— Не был.
Казалось, он даже обрадовался тому, что можно, наконец, так ответить.
— Вот я и сюда не хотел идти, — вдруг повторил он.
— Но, кажется, не жалеете?
Олег не ответил. Это было так удивительно, что я невольно повернулся, чтобы узнать, куда он так смотрит. В дальнюю дверь ресторана вошла Настя и, оглядывая зал, остановилась.
— Знаете что… — сказал он, не сводя с нее глаз, — вот мы всего неделю здесь, и я трех слов с ней не сказал… А у меня такое ощущение, что я всю жизнь ее знаю… Любое слово… с полулета. А у вас? Не так?
Неужели, подумал я, он ничего не заметил? А ведь мне казалось, что мы с ней который день под наблюдением у всего судна.
— Мы знакомы много лет, Олег, — сказал я.
Лицо его стало розовым, глаза округлились.
— Вот это прокол, — сказал он. — Так может… Простите меня, Егор, я, вероятно, полный болван.
— Ничуть.
И смотрел уже не через ресторан, а мне в лицо, хотя я спиной чувствовал, что Настя идет к нашему столику.
По спинке дивана быстро полз золотой круг солнца. Я посмотрел в иллюминатор. Мы швартовались. Над крышей морского вокзала лениво разворачивался и опадал красно-желто-красный флаг. Мы были в Испании. И вот я иду по Виго. Прямо под ногами на центральной улице дохлая крыса. Девушка перешагивает через нее, что-то договаривая спутнице. Странное ощущение от испанской речи. Звуки, из которых она составлена, кажутся похожими на наш набор. Слова другие, а звуки те же… Это первое впечатление, впечатление по первому померещившемуся признаку, мне ничего не стоит о нем сказать, я и говорю о нем Олегу, Олег соглашается с какой-то оговоркой, но совсем не спорит, и мне вдруг становится досадным, что даже такой «языковый» юноша и тот ограничивается лишь кратким замечанием вскользь. И я вдруг произношу вслух когда-то слышанное от Юрия Леонидовича:
— Друг мой, вам, оказывается, по душе приблизительность. Вас радует упрощение? Надеюсь, не потому, что это ненаказуемо? Не слишком ли малым вы готовы довольствоваться? То, что испанский язык произошел от вульгарной разговорной латыни, еще не означает, что этот язык не великий. Впрочем, нужды тревожиться нет — никакого вреда языку, на котором писали Сервантес и Лопе де Руэда, своими дышащими непосредственностью высказываниями вы принести не можете. Однако, без сомнения, знакомство даже с одним лишь частным правилом испанского, следуя которому местоимение «Вы» уступает выражению «Ваша милость», вызовет в вас законное желание ознакомиться с этим языком несколько ближе…
— Егор Петрович, это чьи слова? — спрашивает Олег.
— Да так, — говорю я. — Был такой человек. Его уже давно нет.
— Он был филологом?
— Нет, он не был филологом. Он просто много всего знал и о многом думал.
Не беря книг с полок, не роясь в справочниках, он мог, если вы его спрашивали, дать вам за десять минут первое представление об учении Аристотеля, начертить разрез броненосца береговой обороны, рассказать, что сохранилось из построек архитектора Львова и как выглядела введенная Потемкиным первая защитная военная форма. «Эти внедрения в язык всегда оставляют следы, — помню я фразу из какого-то разговора, — например, до сих пор в английском сохранились кельтские слова — плед, клан, виски; латинские — порт, стрит; греко-латинские — апостол, епископ…»