Повести
Шрифт:
Сейчас взять бы да как трахнуть чем-нибудь по этому затылку, чтоб она знала!..
И, будто почувствовав мой взгляд, она вскидывает голову, и мы встречаемся глазами. Продолжая смотреть на меня, она кладет карандаш, медленно поднимается.
Надменно усмехнувшись, я стою руки в бока, — чего мне ее бояться!
— Заходи, — говорит она грустно. — Они ищут тебя.
— Кто?
— Они с ног сбились. Бегают по всему городу.
Озадаченный услышанным, отстраняюсь от окна. Этого я вовсе
Иду и все верчусь, смотрю по сторонам. Хотя понимаю, что их здесь нет, но все же оглядываюсь, а вдруг… Они вдвоем! Не могу успокоиться, перехожу из одной улицы в другую, вроде бы наугад, но почему-то все время нахожусь возле нашего сада. И чувствую, что с кем-то мне надо поговорить, обязательно надо увидеть кого-то из знакомых. Не для того чтобы поделиться случившимся, просто поговорить. Кроме Юрки, зайти мне больше не к кому.
Юрка сам открывает мне.
— Ты? — спрашивает несколько удивленно, увидев меня.
— Ага.
— Ты что, из дома удрал?
И на этот раз я удивленно смотрю на Юрку.
— А ты откуда знаешь?
— Мать приходила.
— Мама?.. К вам?.. Да ведь она твой адрес не знает.
— Как-то узнала. Два раза была, утром еще полседьмого и вот недавно.
Уж чего-чего, а этого я вовсе не ожидал. Но мне кажется, что в этом есть что-то постыдное и, бравируя, я усмехаюсь пренебрежительно:
— Ничего, пусть побегают…
Чтобы скрыть волнение, поскорее ложусь на подоконник распахнутого окна лицом вниз. «Вот это новость. Мама была даже здесь. Одна или с папой?»
Внизу, подо мной, улица. По ней в одну и другую сторону проносятся грузовики, в кузовах сидят женщины, такие же грузчики, как и моя мама, — бывшие машинистки, маникюрщицы. Напротив, за дорогой, госпиталь. В многоэтажном здании все окна распахнуты настежь, и на подоконниках тесно сидят тети Алины «ломенькие». В одних белых нижних рубахах, многие из тех, что помоложе, без рубах, греются на солнышке, загорают. Смотрят на проезжающих.
— Эй, дролька, симпатичненькая, приходи сюда вечером, пошепчемся.
Женщины улыбаются. И вдруг одна, пожилая, приподнявшись, делает ладони рупором:
— Бородулина у вас нет? Спросите, Бородулина?
— Кого?
— Бородулина, Бородулина, — как эстафета, передается по окнам.
Машина уже далеко, а женщина в ней все еще ждет, привстав на корточки, вытянувшись, одной рукой придерживаясь за борт кузова, другой она изредка помахивает, что вот, мол, здесь я, жду…
— Есть хочешь? — спрашивает Юрка.
— Что?.. Нет. — Я делаю чуть заметную паузу, но Юра улавливает и понимает
— Ты сегодня ел?
— Да я не хочу. Я был у отца в столовой.
Склонив лобастую голову, он что-то обдумывает, затем выволакивает из-под кровати большую бельевую корзину, забитую старыми простынями; покопавшись, со дна ее достает припрятанный там белый мешочек и вытряхивает из него на стол горку мелких сухариков, корочки черного и белого хлеба, остатки лепешек.
— Бери, ешь.
— Что это?
— Запас.
— Запас? — недоуменно переспрашиваю я, еще ничего не понимая. — Какой запас?
— А у вас нет?.. Она боится, что вдруг снова будет блокада, боится голода. — Я понимаю, что он говорит о своей тетке. — Бери, — предлагает мне Юрка, пододвигая горсть сухариков.
Я еще не могу прийти в себя, настолько удивлен неожиданностью и, казалось бы, смехотворностью всего услышанного. Какая еще блокада!
Но вдруг дверь открывается, и в комнату входит сама Юркина тетя. Она останавливается, побледнев. Глаза делаются большими, кажется, большими, чем окуляры пенсне. Удивление и ужас разом отобразились в ее лице.
— Юра?! — сорвавшимся голосом произносит она, недоуменный взгляд метнулся на меня, на корзину, снова на Юру. — Что это?.. — Она произносит это так, будто при ней совершено нечто чудовищное. — Что это? — На цыпочках подбегает к столу, хватает мешочек и прижимает его к груди. — Как можно!
— Пойдем, — зову я Юрку, совершенно растерявшись, будто застигнутый на месте преступления.
— Какой ужас! — повторяет тетя.
Ничего не ответив ей, Юрка следом за мной выходит из комнаты.
Мы еще долго молчим, не глядя друг на друга, идем по улицам.
— Ну зачем ты это? — бурчу я Юрке. — Ну зачем?! — И чувствую, что он стесняется смотреть на меня.
Дворами мы выходим к нашей школе. В траншее по-прежнему стоит маленькая парта с оторванными крышками, мы садимся за нее. Парта нам мала, колени торчат возле самого подбородка. Слышно, как с бруствера траншеи, в том месте, где мы спустились, сыплется земля. А прямо над нами висит «колбаса» — аэростат заграждения. Хорошо видны тросы, уходящие за крыши домов.
Самое странное, что я тоже чувствую что-то похожее на вину перед Юркой, испытываю какую-то неловкость, не решаюсь взглянуть на него. И чтобы поскорее избавиться от этого, с некоторой бравадой, с этакой взрослой усмешкой предлагаю ему:
— А знаешь, давай сыграем в школьников. Пусть ты будешь учителем, а я — учеником. Спроси что-нибудь у меня. Ну, спроси!
— Хорошо, — соглашается Юрка. — Давай. Дважды два сколько будет?
— Четыре.
— «А» и «Б» сидели на трубе, «А» упало, «Б» пропало, что осталось на трубе?