Повести
Шрифт:
Мама ничего не отвечает, она только долго смотрит на меня, а затем порывисто обнимает за шею и крепко-крепко прижимает к себе. Целует меня в склоненную голову, в самую макушку.
— Я и в самом деле куплю, честно, — бурчу я. И мои подлые уши, я чувствую это, делаются красными, горят. Я понимаю, что мама согласна.
И мне почему-то вдруг вспоминается тот желторотик в рубахе с отодранными пуговицами, который еще недавно неистово дрался со мной из-за парты, не уступая, упрямо выкрикивая: «Это моя парта, моя!» Пусть, теперь она — его.
Подбежавшая
Часть вторая
Муське перед самой войной исполнилось семнадцать лет. На день рождения тетя Тося подарила ей платье, и, впервые надев его, обалдевшая Муська, будто неистовый ураган, ворвалась к нам на кухню, и что тут произошло — не рассказать. Высоко вскидывая ноги, двумя пальчиками ущипнув над коленями подол платья, чуть приподняв его и полоща им вправо-влево, она пустилась отплясывать, озорно напевая:
Частица чер-та в нас Заключена подчас…Шумели примуса, клубился пар над кастрюлями, шкворчали сковородки, пахло жареным-пареным, а Муська, не замечая ничего этого, выделывала невесть что. Она мешала всем. Кое-как ее вытурили наши хозяйки, которые помогали тете Тосе готовить, с утра суетились здесь, сбиваясь с ног, и забегали сейчас еще шустрее, потому что в «седьмую» уже начали собираться гости. Запахло горячим утюгом, пудрой, громче захлопали двери, надо было успеть одеться, прибраться, пока еще гости не сели за стол.
И вот в этот-то момент вновь влетела на кухню Муська.
— Ой, ой, ой, — захлебываясь, ошалело шептала она, выпучив глаза и прижимая к щекам ладошки.
— Что, что такое? — перепугались все наши. — Что случилось?
А следом за Муськой уже шла тетя Тося.
— Ты что бегаешь? Ты что это делаешь такое? — грозным шепотом напустилась она на Муську. — Человек пришел, а она — в бега. А ну, марш домой!
— Да что такое? — взволнованно смотрели все на тетю Тосю, еще ничего не понимая.
— Кавалер пришел. Гоша, — многозначительно подмигнула тетя Тося.
— Ну да?!
И сразу зашумели, загалдели все.
— Ох, батюшки мои, да чего же ты не похвастаешься, милка?
— Вот егоза, смотри-ка, туда же!
— Курсант. Хороший мальчонка, — поясняла тетя Тося, подгоняя Муську. — А ну, иди, иди, не позорь парня. Не надо было приглашать, если бегаешь.
— А я и не приглашала. Я сказала только, что день рождения, он сам пришел.
— Ну и не дури. Идем.
— Не пойду!
— Я тебе дам «не пойду»! Идем!
— Не пойду. Я боюсь…
…Сегодня Муська в том же платье, веселая, праздничная. Мы стоим на площадке переполненного трамвая, давят нещадно, но Муська улыбается и, заглядывая мне в лицо, тормошит, щекочет меня.
— Ну, улыбнись, слышишь! Улыбнись!.. Не волнуйся,
Сдавили так, что не вздохнуть, а на остановке все подтрамбовывают, лезут и лезут новые пассажиры. Меня вплотную прижали к кондукторше, она зло сучит локтями, а когда уж совсем подпирают, колотит коленями. Я и рад бы от нее отодвинуться, но некуда.
— Давят? — спрашивает Муська, чувствуя, как я пытаюсь повернуться. Ей во что бы то ни стало хочется успокоить, развеселить меня.
— Оп, вдох! Выдох! Знаешь анекдот: на улице одну гражданку встречают двое знакомых и говорят: «Бегите скорее домой, с вашим мужем несчастье случилось, мы его снесли и в комнату положили». — «А как же вы дверь открыли, ведь ключ-то у меня?» — «А мы и не открывали. Он под асфальтовый каток попал, так мы его в щель под дверь просунули». Вот и нас с тобой сейчас сделают такими же, будут в щель просовывать. Ну улыбнись! Улыбнись скорей! — требует она. — Вот так! Прекрасно. У тебя очаровательная улыбка. Улыбайся почаще. Надо веселее смотреть на вещи. И не волнуйся, будет все в порядке.
— Да что ты трешься-то, совсем задавил! — раздраженно пинает меня кондукторша. — Подвинься! Прижмутся и трутся возле сумки. Что тут, медом намазано?
Трамвай притормаживает на остановке, и я чуть подаюсь вперед.
— Осади давай! Осади! — кричит кондукторша, высунувшись в открытое окно, и бьет по рукам тех, кто висит на подножке, вцепившись в раму. — Осади давай!
— Да ты что, с ума сошла? На работу опаздываем!
— А мне какое дело! Еще трамвай будет. Упадешь, а я за тебя отвечай. Поехали!!
«Дзон, дзон!» — стучит над нашими головами звонок, вздергивает длинным, как у дятла, хвостом.
— Вот привязался, нечистая сила, с утра нервирует, — ругает меня кондукторша и тычет железным кулаком в спину.
В трамвае в основном женщины, мальчишки-подростки да деды с недавно выбритыми фиолетовыми щеками. Когда таких дедов бреют, под лезвием потрескивают электрические разряды. Несмотря на давку, кругом разговаривают. Обычные темы. Чем отоварили карточку, что пишут с фронта.
— Ну и жарища, как в паровозной топке.
— В водичку бы сейчас, в Неву. Сидишь, а над тобой пар клубится. Ах, прелесть!
— Что-то керосином пахнет.
— А какая там холера с керосином влезла? — вмиг преображается кондукторша, привставая на цыпочки и заглядывая на площадку. — Кто там керосин везет?
Но на площадке молчат. И «холера» тоже молчит, притаилась.
— А вот сейчас не поленюсь, честное слово, проберусь, так я выясню, — не слишком уверенно грозит кондукторша.
Но трамвай уже остановился. Вагон будто выдохнул. Меня этим выдохом, как соринку из трубы, выбрасывает на улицу. Мы с Муськой мчимся по краю тротуара, обгоняя идущих. Она — впереди, только свищут, как велосипедные спицы, ее тонкие ноги.