Повести

Жигжитов Михаил Ильич

В Нижне-Ангарске ямщики принимали огромные кожаные сумы с письмами, ящики с посылками, да вдобавок еще приписывали одного-двух пассажиров и везли все это по тористому льду Байкала за сотни километров, до Усть-Баргузина. Там получали северобайкальскую почту и ехали обратно. И так всю зиму, и весну, пока не растает лед.

Улицы Аминдакана украсились флагами, лозунгами и красочными плакатами. Народ встречал праздник Весны и Цветов. Весна была, а цветов еще нет, только кое-где на солнцепеках робко смотрели в небо подснежники.

Санный

путь по Байкалу подошел к концу, лед так ослаб, что езда стала опасной, поэтому Батыев дал Ивану Зеленину в помощники Мишку Жигмитова.

Пассажиров в этот раз не было, видимо, люди сильно-то не надеялись на честное слово дедушки Байкала, поэтому никто и не ехал, кроме милиционера Федора Бесфамильных, который сопровождал ценную почту.

Мишка радовался этой поездке по двум причинам: во-первых, может быть, посчастливится увидеть Токта-таху, во-вторых, он встретит и привезет домой своего друга Петра Стрельцова.

Лошади легко, словно с пустыми санями, бежали по весеннему ноздреватому льду — по шаху, как говорят местные жители. Привычные к морю, они сами выбирали проходы в высоких ребристых торосах, которые, оскалив свои бесчисленные зубы, сверкали нестерпимой белизной.

Лучи солнца, преломляясь на льду, искрились всеми цветами радуги. Смотреть бы на эту красоту без защитных очков — это да! Но нельзя — ослепнешь.

Мишка сгорает от нетерпения. То посидит с Иваном, то соскочит с саней и махнет в кошевку, где едет угрюмый молчун Федор Бесфамильных. Тот в обычном-то виде не располагал к себе, а тут, в милицейской форме, да еще в дымчатых очках выглядел совсем угрожающе-суровым. Мишка пробовал с ним заговорить, но тот невнятно буркнет в ответ и снова молчит. Парень соскакивает и бежит догонять передние сани.

— Чем-то, паря, тебе задницу намазали, не сидится, грешному! — смеется Иван.

— Да-а, едем, едем, а на берег взглянешь — все на одном месте топчемся. Святой Нос все там же; правда, Ушканчики будто подросли, стали выше.

— Ничо, Миха, к вечеру доберемся до Святого, там переночуем у дедушки Безотечества и завтра махнем до Усть-Баргузина.

— Ваня, а в Устье долго задержимся?

— А что?

— Может, я успею на Ольхон сбегать?.. Говорят, от нижней изголови Святого рукой подать.

Иван рассмеялся.

— Ну и чудак же ты!.. А зачем?

— Дело есть… девчонку надо бы проведать.

— А-а, помню, помню! Летом в Сосновке я ее видел. Заметная девчонка. Чернявая, цыганские глаза, а говорит по-бурятски. Но-но-но, ты тогдысь вокруг нее увивался, ха-ха-ха! — Иван долго хохочет и наконец хлопает Мишку по плечу. — Отпустил бы, паря, да жалко тебя, утонешь. Обвалишься и забулькаешься в игольнике.

Парень тяжело вздохнул и отвернулся.

«Вот видишь, Токта-таха, как плохо, что живем так далеко друг от друга. Э-эх, ну ладно, жди меня с первым пароходом».

Мишка всмотрелся

вдаль. Там над ледяной твердью моря красуется полуостров Святой Нос, а совсем рядышком приютилась зайчиха с тремя крохотными зайчатами — это Ушканьи острова, а за ними, накрывшись узорчатой синей шалью, покоится остров Ольхон.

Мишке никогда не приходилось бывать там, поэтому для него он загадочен, а его любовь к Токта-тахе окрашивает этот остров в особые светло-розовые, романтические тона. В его воображении на этом фоне вдруг появилась Токта-таха. Большие ярко-черные глаза ее улыбнулись, а затем покрылись грустью и ушли в густой туман.

Мишка с досады крякнул и соскочил с саней. Пробежав с километр рядом с Федором, он взобрался в его кошевку и взял у него вожжи. Тому, видимо, надоело одиночество, уж на что молчун из молчунов, и то раскрыл рот:

— Мишка, курить хошь?

— Аха, давай закурим. Федор, ты до Устья или дальше?

— Дальше.

— А по каким делам?

— Угу.

Больше ни одного слова парень так и не смог вытянуть. Поерзал на санях и, не стерпев, убежал к Ивану.

Вдруг сзади послышался крик. Иван, оглянувшись, резко осадил своего Орлика.

Рослый рыжий конь Федора провалился в снежной проталине, через которую легко перепрыгнул Орлик, и бился в воде.

Федор быстро распряг коня, а Иван с Мишкой оттащили назад сани. На конце возовой веревки Федор завязал удавку и быстро накинул ее на шею коня. Иван схватил Рыжку за хвост, а Мишка с Федором потянули за веревку, и через минуту-другую конь оказался на льду.

— Ты што, милиционер, разучился по морю ездить? — сердито упрекнул Иван.

— Верблюд, — кивнул Федор на коня.

Через полкилометра Рыжка снова ушел по уши. На этот раз его вытянули с трудом. Поморы посуровели.

— Мишка с «верблюдом» пусть здесь… а мы с тобой ночью… — выдохнул Федор.

— Дельно баишь, — Иван посмотрел на солнце. — До вечера Орлик отдохнет, да и мы вздремнем.

— А ночью-то, Ваня, поди, опасно? Можно и в щель заехать, — с тревогой спросил Мишка.

— Э, бурятенок, ты не знаешь мово Орлика! — распрягая, нежно погладил Иван своего любимца. — Мой Орлик в морском льду имеет особый нюх — ни в щель, ни на худой лед он не завезет. Это уж будь уверен! Он, брат, из любой беды вынесет — коренной сибиряк! Хошь знать, я за него душу отдам.

— В Аминдакане говорят, что Иван Зеленин любит, во-первых, Орлика с «болиндером», а потом уж свою Любу, — пошутил Мишка.

— Все может быть. Что с Орликом, что с «болиндером» нужно обхождение, как с малым дитем, а с бабой-то чего цацкаться? Чем больше к ней внимания, тем больше будет нос задирать.

Вечером, плотно поужинав, Иван с Федором налегке пустились в опасный путь.

С заходом солнца сразу же захолодало. Ослабевший за день на майском солнце лед сразу же подмерз и закреп.