Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Шрифт:
При наборе слушателей в отделение осенью 1900 года Генерал Тапы-Тапы получил санкцию руководства Министерства иностранных дел на (беспрецедентный случай) проведение вступительного экзамена. Из шести кандидатов испытание выдержали трое, из которых один, Чиркин, должен был быть принят сверхштатником. Последним по результатам оказался некто Матвеев, по общему мнению, совершенный дегенерат, и казалось, что этим всё закончится. Иванов порекомендовал Чиркину подать в МИД формальное прошение о том, чтобы его приняли сверх штата, и тот на крыльях успеха полетел на Певческий Мост.
Там его встретил увешанный медалями курьер Богданов. Чиркин попросил его доложить о себе вице-директору 1-го департамента Н. Г. Гартвигу, ибо тот, в отличие от директора А. К. Базили, имел репутацию доброго и более доступного начальника. К тому же Чиркин предполагал, что его дело было не настолько важным, чтобы обращаться к самому директору. Некоторое время спустя вернулся Богданов и сообщил, что «Его превосходительство просят пожаловать». Николай Генрихович Гартвиг, «тучный человек с простым, открытым, симпатичным лицом, украшенным окладистой рыжеватой бородой», сидя, ответил на поклон визитёра и предложил ему стул. Чиркин изложил суть дела, Гартвиг взял лежавшую перед ним экзаменационную ведомость и сказал, что никаких препятствий к удовлетворению его ходатайства он не видит.
— Ступайте к Иванову, — сказал он, — и передайте ему, что вы можете быть зачислены сверхштатным слушателем Учебного отделения.
Директор Учебного отделения восточных языков имел в здании МВД свой кабинет и оказался на месте.
Запыхавшийся от радости Чиркин доложил ему о результатах беседы с Гартвигом.
— При чём тут Гартвиг? — вскочил Иванов с места. — Директором департамента является господин Базили, согласием которого вам надлежало и заручиться. Надо сейчас же выяснить это недоразумение. Пойдёмте.
Как вспоминает Чиркин, «у меня под сердце подкатилось. Я инстинктивно чувствовал, что дело рушится».
К Базили Иванов пошёл один, оставив Чиркина сидеть в передней. Очень скоро он вышел с бумагой, оказавшейся его докладом о результатах произведённого им экзамена.
— Ничего не вышло, — сухо сказал Генерал Тапы-Тапы. — Смотрите резолюцию господина Базили.
Резолюция Базили была лаконична: сверхштатных слушателей в этом году не принимать. Иванов решил утешить студента и сказал, что в будущем году условия приёма в УОВЯ будут лучше. Он, естественно, не рассказал студенту, что вся эта комедия была затеяна ради упомянутого выше Матвеева — протеже товарища министра князя Оболенского-Нелединского-Мелецкого. Матвеев, самый худший по результатам конкурсного экзамена, был зачислен внештатником вместо Чиркина.
Но Чиркин на следующий год всё-таки поступил в Учебное отделение. Время между поступлениями он провёл в Персии, совершенствуя персидский язык в качестве стажёра при начальнике железнодорожных изысканий инженере В. А. Саханском, куда его устроили сердобольные знакомые. Это стажёрство был верный путь в УОВЯ, им воспользовались и другие студенты. Один из них, некто С. П. Голубинов, привёз из Персии «убийственный» аргумент в свою пользу — мраморную могильную плиту, которую подарил отделению. После этого не принять Голубинова на учёбу было бы верхом несправедливости.
Директор отделения встретил Чиркина как старого знакомого, никаких повторных экзаменов он от молодого человека больше не потребовал, и скоро Сергей Виссарионович был зачислен в отделение сверх штата. «Учитывая отсутствие у меня каких-либо связей, (это) нужно было считать максимумом успеха», — пишет он в своём дневнике.
Двухлетняя учёба прошла для Чиркина и его товарищей довольно гладко. Никакого надзора за слушателями во внеклассное время не было, они могли возвращаться в свои комнаты, когда заблагорассудится, для чего все обзавелись ключами от входной двери на Б. Морской, 20, и заключили соглашение с Филиппом, который за эту услугу требовал от них ежемесячную мзду. За всё время учёбы в отделении произошло только два «казуса»: один из самых блестящих слушателей поручик Давыдов был исключён из полка и, следовательно, из Учебного отделения восточных языков. Причина была тривиальной: он подрался в ресторане «Медведь» с каким-то штатским и даже обнажил там шашку. Его участь была решена в 24 часа, и он безропотно отправился в запас. Другой случай произошёл с пансионером Чирковым (не путать с Чиркиным). Он неожиданно и бесследно исчез из отделения, что всполошило всё начальство и даже полицию. Чиркова, как в чеховской «Шведской спичке», некоторое время спустя отыскали в подмосковном имении его отца, но не одного, а с некоей мадам Лоран, по слухам, весьма интересной дамой бальзаковского возраста. Генерал Тапы-Тапы так обрадовался, что Чирков оказался жив, что предложил беглецу возвратиться на учёбу, ограничившись лишь маленьким извинением перед директором 1-го департамента А. К Базили. Но Чирков категорически отказался извиняться, а А. И. Иванов решил не выносить сор из избы и принял Чиркова обратно без всяких извинений.
Выпускные экзамены проходили в обстановке благорасположения и начальства, и преподавательского состава к своим слушателям. Самый трудный экзамен — мусульманское право — сдавался на французском языке. Нофаль буквально подхватывал каждую повисшую в воздухе фразу экзаменующегося, сам развивал её и ставил высокую оценку. Большинство выпускников, пишет Чиркин, имели в экзаменационной ведомости 11 или 12 баллов (знания оценивались по 12-балльной шкале).
Ещё один типичный пример поступления в Министерство иностранных дел — после военной карьеры. М. С. Рощаковский, имевший за собой успешную карьеру военного моряка, участие в морских сражениях во время Русско-японской войны, включая Цусиму, и японский плен, в 1907 году поступил в систему МИД в возрасте 31 года — по всей вероятности, не без протекции самого государя императора и его сестры, греческой королевы Ольги, с которыми он поддерживал контакт ранее. Он начал свою дипломатическую карьеру секретарём в Афинах, продолжил её в Константинополе, а закончил в 1911 году поверенным в делах в Дармштадте, где курфюрстом был брат императрицы Александры Фёдоровны герцог Эрнст Людвиг. Карьера Рощаковского оказалась недолгой: шла война, и дипломат предпочёл снова вернуться на флот.
При зачислении в кадры министерства сотрудник должен был дать присягу «на верность царю и отечеству» и обещание соблюдать государственные и служебные тайны. Когда, например, Учебное отделение восточных языков МИД в 1910 году наняло лектора Петербургского университета Мирзу Гуляма Ризухана для преподавания молодым дипломатам персидского языка, директор Департамента личного состава и хозяйственных дел барон К. К. Буксгевден потребовал от директора Учебного отделения В. А Жуковского привести лектора к присяге.
Об исполнении В. А. Жуковский доложил в письме от 15 сентября 1910 года:
«Милостивый государь Карл Карлович,
В ответ на письмо Вашего Превосходительства от 14-го августа сего года за № 6636 имею честь сообщить, что лектор Императорского С. Петербургского университета Мирза-Риза-Хан, на коего возложено преподавание персидского языка во вверенном мне Учебном Отделении, приведен к присяге на верность службы согласно ст. 180 III Свода законов Российской империи 7-го сего Сентября, и подписанный им лист "клятвенного обещания находится при деле его в Университете. Прошу принять, Милостивый Государь, уверение…»
Кадрового сотрудника Министерства иностранных дел вносили во внутренние справочники, в частности в так называемый «Ежегодник», в которых находили отражение важнейшие моменты служебной карьеры дипломата. Для примера возьмём один из циркуляров МИД за 1909 год:
«Циркуляр № 24 по ведомству Министерства Иностранных Дел,
С. Петербург, 28 августа 1909 года
О назначении Членом Государственного Совета
Д. с. с. Зиновьева — состоит в ведомстве Министерства Иностранных Дел с оставлением Членом Государственнаго Совета и с предоставлением ему права носить мундир прежде занимаемой им должности посла присвоенный.