Повстанцы

Миколайтис-Путинас Винцас Юозавич

Адомелис Вянцкус, попавший вместе с главными гостями в светелку, томился от скуки. Так и подмывало удрать к молодежи! Он уже успел оглядеться в деревне. Немного требовалось, чтобы разобраться и в людях. Житье бедное, сразу видать. Ни одной приличной избы. Нужда бьет в глаза на каждом шагу. Зато люди хорошие, сердечные, не гордые, не скупые и веселые. И девушки пригожи, а Катре — и говорить нечего! Понятно, почему Пятрас не соблазнился Юлите и богатой жизнью. Адомелис вздохнул и незаметно прокрался во двор.

Обошел всех, останавливался

у каждой кучки, ко всякому обращался с подходящим словом, потчевал девушек леденцами. Ему хотелось узнать, какие песни здесь поет молодежь, в какие игры играет, какие пляски танцует. Знают ли они свадебную песню "Ой, отдала ты меня, матушка, в чужедальнюю сторонку"? Нет, этой не знают.

— А эту? — спрашивает Адомелис. И тонким голоском тихо затягивает:

Что же грущу я, Плачу всю ночку — Разве не любит Матушка дочку? *

— Эту — да! Ну-ка, еще раз! Все вместе!

Молодежь мгновенно обступила Адомелиса, и песня зазвучала на всю деревню.

Пятрас с Катрите в светелке за столом слышат пение. Им обоим хотелось бы тоже быть там, а не у стола, среди стариков, которые не вымолвят веселого словца, не повернутся свободно. Сватьи следят, чтобы на столах не переводились кушанья, Винцас ретиво наполняет жбаны с пивом, Бальсене уговаривает дорогих гостей есть и пить, но отчего-то неслышно звонких речей, веселой сумятицы мужских и женских голосов, как бывает, когда вокруг жбана садятся добрые соседи, кумовья и приятели.

Свадебное настроение, видно, портит Кедулис. Сидит за столом рядом с зятем, жует сыр, хлещет пиво, но в разговорах не участвует. Нисколько не смягчилось его злобное упорство. Ксендз и управитель заставили… И паненка еще помогла… За этого неслуха, умника-разумника! Бобыля! Будет там батрачить на богатого дядю! И Катре хороша! Гужами бы ее, больше ничего! А, пусть сами разбираются… Как постелешь, так и выспишься…

Украдкой следит Катре за отцом, и все больше тревоги у нее на сердце. Ой, как бы не навлек горе на нее с Петрялисом этот батюшкин гнев! Пугливо озирается и слышит, как на дворе поют:

Раньше любила, Нынче забыла, Дочку забыла, В путь проводила — По-над рекою, Горной тропою, Полем широким, Бором высоким…

Да, за тридевять земель увезет ее Петрялис! Там ей жить без матушки, которая одна ее любила…

Утром вставать ли — Кто мне подскажет? Печку топить ли — Кто мне прикажет?

Внезапно

песня оборвалась, во дворе застучали колеса. Микутис просунул в дверь голову и крикнул: Ксендз приехал!

В светлице все всполошились. Молодые, родители и сватьи спешат приветить такого гостя. Тем более, что надоело сидеть на месте.

Мацкявичюс уже вертится в кругу молодежи. Держит себя свободно, попросту, потому никто с ним не чинится. Отстегнув накидку и сдвинув шляпу кверху, зачерпывает из карманов одной рукой орехи, другой — леденцы, оделяет девочек и мальчишек, предлагает отгадывать "чет-нечет". Он не один, с ним лекарь Дымша. Этот ходит по двору, но ищет компанию постарше. Дымша знает всякие новости, а старики так и жаждут их услыхать!

Молодые, родители и сватьи подходят здороваться с ксендзом, другие ищут лекаря, и обоих приглашают в светлицу.

Однако Мацкявичюсу приятнее побыть во дворе с молодыми. Стая мальчишек и девчонок не выпускает его из своего круга, выхватывает леденцы, орехи, отгадывает, четное ли число. Сколько смеха, шуток, проказ! Казис Янкаускас и Адомелис Вянцкус состязаются в сметливости и находчивости.

— Ксендз, загадайте загадку, — просит Казис.

— Загадку, загадку! — шумят все.

— Ладно. Кто отгадает, получит орешек. Вот! Из косточки — трах, в кишку бах. Ну?

Адомелис раскусил орех, достал из скорлупки ядрышко, показал всем, проглотил.

— Больно легкая загадка, — махнул рукой ксендз. — А расплатиться все равно надо. — Он выгреб из кармана пригоршню леденцов и подкинул кверху. Все с криком бросились ловить.

— Еще загадку! — упрашивали девушки.

— Ну, теперь потруднее: у коня три спины, у всадника — две, а уздечка — белой меди. Кто угадает — тому яблоко!

Долго никто не мог понять, что это за диковинка, Наконец девушка, стоявшая с краю, робко вымолвила:

— Может, льномялка…

— Взаправду!.. Экая умница!.. Наверно, раньше знала… От мамы слышала! — загомонили другие.

— Все равно, хоть бы и от мамы, — защищал ксендз. — Главное — отгадала. Вот тебе яблочко. А теперь — еще одну. Отгадчику — необыкновенный подарок. Послушайте: белое поле, черное семя, гусь пахал, а ты не узнал. Что это такое?

Снова все притихли. Прикидывали и так, и сяк, но все не то.

— Я знаю! — вдруг крикнул Адомелис. — Писание!

Но другие покатывались, а пуще всех Казис:

— Писание… Гусь пахал… Хорошее бы вышло письмо!..

— А чем же раньше люди писали? Гусиным пером, — не уступал Адомелис.

— Наш органист и сейчас так пишет, — подтвердил другой. — Многие еще так пишут, по старинке.

— Верно, — одобрил ксендз. — Загадка означает писание. Адомас угадал. За это тебе — всю загадку целиком.

Он из-за пазухи вытащил тонкую книжонку, несколько листков, и подал обрадованному Адомелису.

— Прочти и другим почитай. Узнаешь, как гусь пахал… А теперь — хоровод! Кончились у меня гостинцы.