Повстанцы

Миколайтис-Путинас Винцас Юозавич

Пятрасу обед принесла Онуте, а мешанку для волов — Микутие. Мальчуган теперь лазил по кустам, искал ракиту и ольху для дудок и свистелок.

Пообедав, пахари подошли друг к другу: старики покурить трубку, молодые позубоскалить, померяться силами. Казис Янкаускас недавно получил от корчмаря коробок с фосфорными спичками, чем теперь всячески похвалялся. Не все еще видали новинку. Даубарас уже некоторое время бил огнивом по кремню, но никак не удавалось зажечь трут.

— Эх, дядя, никак на старости лет огниво притупилось или кремень раскрошился? — потешался Казис. — Глянь, как огонь

высекать.

Он достал спичку, подняв ногу, натянул штанину и быстрым взмахом чиркнул фосфорной головкой. Спичка зашипела, пустила вонючий дымок и вспыхнула синим огоньком.

— Давай трубку, раз-два разожгу, — горделиво предложил озорник, подсовывая старику крохотный факел.

Но старик разозлился:

— Проваливай! Пеклом разит от твоей выдумки! Табак мне испоганишь, — и, дунув, погасил спичку. Потом так саданул огнивом о кремень, что сноп искр посыпался из-под ногтя и трут мгновенно задымился.

А Пятрас Бальсис подошел к Катре Кедулите, которая вместе с Онуте искала на косогоре щавель.

— Споем, девушки. Первый день страды. Запоешь и работа лучше пойдет. И весь год будет спориться.

— Не знаем мы пахотных песен, — отговаривалась Катрите. — Будете лен сеять, тогда споем.

— А этой не знаешь, Катрите? — Пятрас затянул:

Ой, батюшка, ой ты, батюшка старый, Чего пригорюнился в поле за сошкой? Устал ли за сошкой, бычков подгоняя, Иль сына избаловал волюшкой вольной?

— Не умею, — отнекивалась Катрите, — верно, не из наших мест песня.

— Твоя правда, — подтвердил Пятрас, — этой песне я научился у дяди, от ихнего батрака, Тот был нездешний.

На полоске Якайтиса, где возилось несколько парней помоложе, кто-то зычно завел:

Жаворонок у бугорка Славно пел для паренька, Чтобы тот послушал, Сошеньку наладил.

Когда песня утихла, Микутис в кустах, в насмешку над песенниками-пахарями, на свой лад загорланил:

Янкаускас Казёкас Пашет под забором, Нюхает понюшку, Да только не с пальца — Из бычьего рога.

Но никто не обращал внимания на дразнилку пастушонка. Время быстро летело, и кто постарше уже поглядывал на солнце, но волы еще жевали жвачку, и пришлось малость обождать. Все наслаждались полуденным отдыхом и не заметили, как через кустарник пробрался невысокий, щуплый пожилой человек, одетый не по-крестьянски, и, остановившись у пашни, глядел на пахарей, словно выискивая, с кем бы заговорить. Наконец он подошел к старшим — Даубарасу, Григалюнасу, Бразису.

— Бог в помощь, братцы! Хорошо пахота начинается, — заговорил он, кивнув головой.

— Спасибо. Отлично начали, дай бог, чтобы конец такой был, — отозвался Даубарас.

Пришедшего

все узнали. Это был шляхтич Дымша, по ласковому прозвищу — Дымшяле. Пахари приветливо встретили его и обступили, рассчитывая услышать новости от много видевшего и много знавшего лекаря. Где он только не бывал! Ему знакомы чуть не все города и местечки Литвы, чуть не все поместья и еще множество других углов. По его словам, он ездил по чугунке, был в Петербурге и в Варшаве, а о Вильнюсе и Каунасе нечего и говорить! Поездом добрался до Караляучюса — Кенигсберга, а вернулся через Клайпеду. Долгое время он хвалился привозными немецкими лекарствами, да и теперь еще часто этим величается. Поселяне считали Дымшяле своим, доверяли ему и охотно выслушивали его рассказы и советы. Среди крепостных поместья Багинай он часто появлялся и утешал надеждой на лучшие времена. Но на этот раз Дымшяле выглядел озабоченным и не обнадеживал шиленцев.

— Хорошо ты сказал, Даубарас, чтобы и конец такой был, — повторил он слова старого пахаря. — Но, может, конец и не такой выйдет, — двусмысленно добавил он, многозначительно глядя на крестьян.

Сташис, самый мнительный из всех, тревожно спросил:

— А что?.. Что-нибудь слышали, пан?

Дымшяле не спешил с ответом. Он достал табак, понюхал, чихнул и вместо ответа спросил:

— Так тут все хозяева села Шиленай?..

— Шиленские, да не все, — ответил Якайтис. — Не хватает Вашкялиса, Бержиниса, Пальшиса, Папевиса…

— Село немалое. И земля, видать, не из плохих.

— Не из плохих. Можно сказать, и совсем хороша, — поддакнул Даубарас. — Кое-где и пшеница родится.

— Да, да, земля совсем хорошая, — согласился шляхтич и отправил в ноздри новую понюшку.

Стали собираться и молодые послушать рассказы Дымши. Подошел и Пятрас Бальсис — Катре и Онуте ушли домой. Шляхтич, видно, только и ждал, чтобы вырос круг слушателей. Он продолжал:

— Да, земля тут отличная, и хорошо вы начали пахоту, шиленцы. Но торопитесь. Не скоро в другой раз сюда придете..

— Отчего вы говорите — не скоро? Завтра придем, — удивился Даубарас.

Но шляхтич только головой покачал:

— Завтра вам убирать помещичий парк, сад, пруд, а потом целую неделю пахать дальние угодья поместья, а после этого поедете за булыжником для поправки дорог.

— Ну и сказали! — изумился Якайтис. — На пана мы выполняем барщину всего четыре дня. Пятница и суббота — наши. Исстари так ведется.

— А кроме того, царь панщину отменил. На базарах и в костелах читали. Мы сами слышали, — возражал Григалюнас.

Тут вмешался Сташис:

— Не отменил. Два года еще барщину выполнять.

Одни поддерживали Григалюнаса, другие — Сташиса, но все дивились и возмущались, что пан Скродский увеличивает барщинные дни.

Когда крестьяне утихомирились, Дымша начал:

— Иду я, братцы, из имения. Лошадь управителя захромала. Так вот что я там слышал и вам расскажу. Кое-что разузнал от возницы Пранцишкуса, а кое-что выболтал и сам управитель Пшемыцкий. Мне не верите — от него услышите. Говорил он, что скоро поедет с войтом выгонять шиленцев завтра на барщину. Пан хочет быстро прибрать поместье. Дочка из Варшавы приезжает.