Кто это хлеб на столе накрошил и печенье?Что за бардак? На чистюлю-свекровь не похоже…Мышь, утонувшую в кринке с удоем вечерним,Утром Полина увидела. Господи боже!Батюшки светы! – руками всплеснула Полина.Брезгуя, мышь подцепила утопшую ловко.Вылить, конечно, пришлось поросятам три литра.Жаль, но пришлось. И задумалась крепко молодка.Вышла во двор и на лавку присела устало.Варин котяра хозяйски идёт по карнизу.Надо б кота завезти, но Федосья восстала:И одного, мол, хватает котяры на избу!Мыши, наглея, ведут по избе маршировку.Что, у нас разве запасов на зиму излишек?Ну, как желаете! Но, зарядив мышеловку,Всех не поймаешь, Федосия Павловна, мышек.
«День Феодоры, и осень на лошади рыжей…»
День Феодоры, и осень на лошади рыжейК Крестовоздвиженью вновь переходит на рысь,И забугрились места потаённые грыжей,То есть грибами, а змеи в клубки собралисьИ уползли до весны в свои тёмные норы…В пору охоты смиренной не стоит зевать!Ведь грибникам в эти дни не прописаны нормы:Можно
ведро засолить, но ведь можно и пять.Все выпивохи грибы отдают в грибоварню,А у иных каждый рубль идёт на дела…У грибоварни я встретил и Саню, и Варю,И Поликарпа, и Поля с ним рядом была.Из лесу вышли… Любые хоромы и хатаМного житейских трагедий таят и страстей.Варя шепнула: «Грибов-то у вас маловато!»Поля, смутившись, кивнула загадочно ей.
«Тыщу корней помидорной рассады, демьянок…»
Тыщу корней помидорной рассады, демьянок,Перца болгарского, ранней и поздней капустыВаря вчера продала за пятьсот деревянных.Как этих мятых червонцев заманчивы хрусты!Как не купить у такой вот, как яблоко, сочнойВари, которая всем улыбается мило!Восемь червонцев взяла на рассаде цветочной.Саженец розы за сорок рублей уступила.Выручку – Боже, как всё-таки благостно в мире! —Варя считала и видела: вкралась ошибка.«Да, ещё взяли яичек десятка четыре,Лука, картошки… Совсем мою память отшибло!»Возле вокзала азартно играли в напёрстки.Ну и, конечно же, бабу зазвали кидалы.Всё проиграв, Варя даже завыла по-пёсьи:«Вот и удвоились, девка, твои капиталы!Это ж равно как дитяти украсть с пуповины!Ах, до чего ж у кидалы противная харя!..»Денег пришлось на дорогу занять у Полины.Ей ничего не сказала разумная Варя.«Дура я, дура… Одела б, обула мальчишку…Что же я дома скажу? И убить меня мало!..» —«Деньги-то, Варя, опять положила на книжку?» —«Да, я на целую тысячу наторговала!..»
«Чем жизнь села измерена годами…»
Чем жизнь села измерена годами?То урожай, то снова недород…О муже как-то Барином гадали:Откуда появился он? Так вотЧто сарафанным радио надуло.И оказалась верною молва:Растратчик. Отсидел. Едва под дулоНе угодил – расстрельные дела!Угодлив до слащавости, и гадомНикто его в селе не назовёт.Не то завмагом был, не то завскладом.Но счетовод – так точно счетовод!Обрёл растратчик и покой, и крышу,И в Варькины объятья угодил.По отчеству – Абрамович, а кличутНе то Исаак, не то Иегудил.Где подцепила? Кажется, в РязаниПеребивался он, отбывши срок.Привлёк её красивыми глазамиИ хваткою хозяйственной привлёк.Везде и всё карманными весамиПерепроверит, даже если ГОСТ.И Варя величает его Саней.Мужик, как бабы поняли, не прост.Всё в дом и в дом. Хозяин, работяга!А дом какой отгрохали – взгляни!Всё ничего, когда бы не спиртяга…«Ты, это, Варька, мужа приструни!»На это Варя, подбоченясь, гордоВсегда твердит заученно одно:«Ещё чего! Никто не льёт вам в горло.Вот Саня мой – совсем не пьёт вино».
«Все как-то вместе ехали в Исады…»
Все как-то вместе ехали в Исады.Полуторку вёл хмурый мужичок.Вдруг взял да и поведал нам о СанеЧуть-чуть побольше Варин язычок.«Ну, были мы в Рязани в ресторане.Дороговизна жуткая – умри!Со сценой рядом столики заранееЗаказаны солидными людьми.А я-то в полушубке и с вещами.Ну, знаете дорожный мой баул.Нас поначалу с Саней не пущали,Зачем-то посылали нас в аул.Но Саня молвил: «Это… вы почутче!Со мною дама. Мы не моряки,Не чухлома какая и не чукчи.Извольте-ка нам выдать номерки».Да, Саня мой, он сроду не в «атасах».Чай, за плечами институт тюрьмы.Трояк всучил кому-то (при лампасахЕго штаны), и приземлились мы.Присели и, оправясь от испуга,Я оглядела зал из-за стола.А блузка на мне, девоньки, из пуха,Как скатерть, белоснежная была.Оркестр гремел, а по тарелкам билиСедой старик и парень молодой.Артподготовка в Сталинградской битвеНичто в сравненье с музыкою той.Затем на сцену выскочила гёрла,А с нею восемь тёлок и коров.Вороною во всё воронье горлоЗакаркала. То дедушка Крылов,Со школы помню, эти о вокалеВороны глупой, стырившей сырок,Сказал слова. Хоть водку все лакали,Так голосить нельзя, помилуй Бог!В меню – такая книжечка во злате —Грибы мудрёно названы «жульен».Им бы откушать нашей благодатиС домашнею сметаною! «Жульё!» —Так и сказала. Слышал даже повар.У той, что Саня гёрлой величал,Видать, до спазм перехватило горло,И нить бретельки поползла с плеча.Нас почему-то, как героев павших,Угрюмо провожали в гардероб.В гостиницу не солоно хлебавшиВернулись на перины мы сугроб.Да, вспоминаю, там тарелки билаЛюбовница какого-то осла…» —«А дальше, Варя, дальше-то что было?»«А всё, что и бывает опосля!»
«Помню, что было холодно. Помню, были наги леса…»
Помню, что было холодно. Помню, были наги леса.Ранней весной, на Сретенье, снег ещё не сошёл,Случилось в селе событие,достойное книги Гиннесса:Срок отбыв наказания, Кузин пришёл Сашок.«Только что из колонии!» – бабы в селе заахали. —Ой, а худой-то, батеньки! Смирен на вид, а так…»Брата его припомнили, как тому забабахалиЗа бандитизм и насилие, кажется, четвертак.Кузин проведал родичей и наведался в чайную.Выпил портвейна красного и, распахнувши дверь,Молвил во всеуслышанье:«Совесть, односельчане, мояЧище стекла теперича, чище стекла теперь!»Эх, до чего ж преступники на повороты резвые!Спец по делам поваренным, пробуя острый нож,Кузин этим же вечером курами не побрезговал —Шеи свернул двум Вариным и Полининым тож.Утром по следу снежному взяли его с подельником,Тоже с башкой бедовою, хоть оторви и брось.Новое дело Кузину завели с понедельника.Следствия, как мне помнится, быстро крутилась ось.Помню, по репродуктору что-то Эмиля ГилельсаПередавали. Славный он всё-таки пианист!Бабы мудро заметили: «Надо бы в книгу ГиннессаСлучай сей оприходовать.Кузин – большой артист!»
«До большака, что пролёг из Касимова в Туму…»
До большака, что пролёг из Касимова в Туму,С Гиблиц, Гуся (он Железный,не путать с Хрустальным!)Бабы идут уловить хоть какую фортуну,То есть продать кое-что. Притомились, устали.Насобирали грибов, всего больше, конечно, лисичек.Благо, от дома до леса совсем недалече.Мелочь несут – упаковки хозяйственных спичек,Вёдра черники, что зренье угасшее лечит.Гриб, он в ходу и сухой, и солёный, и свежий.И нарасхват, как всегда по сезону, черника.Лишь на дары на лесные сегодня надежда.Благо, лисичка совсем не бывает червива.Засветло встали, шагали, не жалясь на грузы.Пнями-колодами до крови ноженьки сбили.Трасса шумна. Помидоры везут и арбузыДлинной армейской колонной с Кавказа джигиты.Варя припёрла чугун с рассыпухой-картохой.Поля сварить догадалась наваристый борщик.Всё разбирают на трассе довольно неплохо,Всё раскупает отнюдь не скупой дальнобойщик.Пыль от колонны гружёных машин оседает.Так вот зимою, внезапная, катится вьюга.«А у тебя, я гляжу, всё один покупает, —Молвила Поля, – хитрющий такой шоферюга.Точно, барыга! Нужны ему ягоды-травки!Всё покупает с какой-то улыбкою мерзкой.С ним ты зачем отъезжала вчера до заправки?Чем, говоришь, расплатился? Тушёнкой армейской?Дура! Небось, там одна непотребная соя!Что, без тушёнки борщи получаются жидки?..»Тихо бранясь, огрубевшие пальцы мусоля,Деньги считают, домой собирают пожитки.Вот собрались, на дорожку водички напились.Каждая всё-таки выручке нынешней рада.Надо еще добрести до Гуся и до Гиблиц,Утром опять по грибы и по ягоды надо.
«Тряской дорогой, с ухабами, ямами…»
Тряской дорогой, с ухабами, ямами, —Эй, осторожней! —Думая думушку, еду я с ярмаркиПустопорожний.Пилит, как червь золотистое яблоко,Женушка Варя,Что задарма перекупщику ЯковуОтдал товар я,Что надурили меня, облапошилиЯковы снова…«Ладно, не ной! Но зато ты с калошами —Чем не обнова!Трудные, Варя, но духом не нищиеПрожили годы.Глянь, я с какими купил голенищамиНынче заброды!Славная ярмарка! Тихая, мирная.Дивная осень!..А золотую я выловлю, милая,Невод забросив…»
«Как же здорово здесь! Он не выцвел…»
Как же здорово здесь! Он не выцвел,покоясь под небом,Старый пруд за селом, мой Байкал, моё озеро Рица…В ожиданье машины с продуктами,главное, с хлебом,Новость в городе вызнав,говорила вчера фельдшерица:«Да, с армяном… Ашот… родилаещё в прошлое лето…Представляете, бабы, а мы и не знали доселе!Ну так вот, узнаю: поместила в приют ВиолеттаГодовалую дочь. Как порушило времечко семьи!Да, он выгнал её… Опростала, как водится, брюхо,И – трава не расти!Эх, взглянула б на дочку мамаша!..»И мне вспомнилась тотчас Виолеттина мама —Надюха,Девка с горькой судьбой,раскрасавица сельская наша.От её красоты не укрыться, бывало, не деться.Равнодушно смотрю на дурацкие конкурсы в мире.Каюсь, сам пацаном на неё я любил заглядеться.Она старше меня была года на три, на четыре.Нет, пожалуй, на пять. Ведь она же ровесница Нине.Ухажёры вились возле тихого домика крали.Вон их дом край села,если можно назвать будет нынеДомом рёбра стропил, потому как железо украли.Соблазнив неземной красотою иных побережий,На крутой иномарке, на белого цвета «Тойоте»Девку попросту выкрал какой-то кавказец заезжий.Надя крикнула всем, уезжая: «Здорово живёте!»Ей «останься!» кричали,но были мольбы бесполезны,И трава-мурава затянула тропинку к порогу.Год назад умерла от какой-то тяжёлой болезни.Виолетта рожала, а Надя преставилась Богу.Всё о Наде и дочке я за чаем узнаю у Нины.Память детская вновь унесётся далёко-далёко.Надо б завтра проведать глухие её Палестины.Я ведь сам пацаном там порою крутился у окон.
«На селе довольно скучные…»
На селе довольно скучныеВечера, сказать по правде.Мимо окон моих ЛушенькаПробежала в белом платье.Позвала, видать, Наталия,Вот и мчится очумело.Что за ножки, что за талия!Ах, как грудь открыта смело!У окна сижу и думаю,Занавескою играю:Что с Натальей, сельской дурою,Подружило эту кралю?Говорят, что у Лукерии(Да чего там! – просто Лушки),Перемяли парни в келииВсе матрацы и подушки.Ничему-то я не верую.Может, разве только чуду.Я не пробовал, не ведаю,Я там вряд ли даже буду.Мне, с висками поседевшими(Честно надобно признаться!),Не пристало посиделкамиДевок интересоваться.Мне бы наглости и дерзости,Я бы жил и кушал сладко.Но по юности и в зрелостиЯ из робкого десятка.Размышляя ночью тёмноюО Лукреции и Плавте,Я усну с мечтой крамольноюО Лукерье в белом платье.