Поймай падающую звезду
Шрифт:
Из-за постоянных переездов наша испанская библиотека развалилась, я сама в этом виновата; остатки книг в картонных коробках стоят не распакованными уже лет десять.
Прибыли мы на место в сумерки, которые здесь, на юго-западной оконечности Европы, наступают после десяти, подкрепились в ближайшей корчме, и моя дочь — единственное, что осталось от семьи — сразу заснула.
Кручусь по дому, оцениваю чистоту: не так уж и много пыли за десять месяцев! Но я знаю, что пыль всего лишь повод для того, чтобы покрутиться рядом с зеркалами — лицо спокойное. Каждый приезд в Пуэрто, особенно в первые несколько часов или даже дней, вызывает особое душевное состояние — атаки прошлого, невозможность защититься от них, отступление перед призраками. Многолетний опыт не помог мне избавиться от этого.
Спасенные вещи и тряпки из стенных шкафов — следы семьи, воспоминания о которой храню только я, иностранка, — обвиняют меня в небрежности. Я посвятила им целый роман, но в реальной жизни этого недостаточно —
Сижу в своей спальне, уставившись на упакованные книги. По той ли только причине они томятся в коробках, что вечно не хватает денег сделать вдоль одной из стен полки? Или есть еще какая-то? В эти ранние часы я не в состоянии бороться с внутренними голосами, которые, признаюсь, возникают во мне. Встреча с ними, со всеми этими книгами, даже если бы я ограничивалась стиранием с каждой из них пыли, заставила бы невольно обратить внимание на название, и это вызвало бы мощные воспоминания, сравнимые с разглядыванием фотографий того времени, которое я по привычке называю счастливым. А я давно перестала рассматривать фотографии! Сколько раз пыталась подступиться к ним, но не сумела почувствовать ничего, кроме еще большей боли. Кто-то уже сказал, что воспоминание — всего лишь память о первом воспоминании. Инстинктивно, как любая Божья тварь, уклоняешься от боли, хотя прекрасно понимаешь, что со временем она только усиливается, и столкновение с ней, лицом к лицу, все время откладываешь, при этом сознательно подвергая себя риску. Не только дремлющая боль, но и боязнь погружения в нее постоянно нарастает. Неужели ты ждешь, когда книги рассыплются в прах?
Скоро вскрытие этих четырнадцати коробок станет для меня, если уже не стало, вскрытием гроба, извлеченного из могилы, а ведь мертвых беспокоить нельзя, говорил мне Хосе Антонио, словно предугадывая будущее. Я знаю, так оно и будет. Хватит того, что я вижу, как десятка три книг, выпавших из развалившейся коробки, валяются на комоде: желтеют и сохнут, умирая. Смотрю на них, как на распотрошенную дичь, но ведь это не мой трофей, не я их выбирала и покупала: «Всемирная история» в десяти томах, популярное сочинение начала того века; устаревшее издание «Словаря Испанской Королевской академии»; «Римские императоры» Гибсона; Конрад; Пио Бароха; «Тысяча и одна ночь» в двух томах; несколько номеров поэтического журнала «Литораль» из шестидесятых… Кое-что мне знакомо по другим переводам или в других изданиях, но эти книги больше того, что в них написано, и совсем в малой мере — свидетельство разложения материи.
С тех пор как я их положила сюда, как будто для сбора пыли, мне противно на них смотреть, а уж тем более брать в руки. Тем не менее, сегодня ночью у меня других нет. А как иначе заснуть?
Наконец перебираю их, принюхиваюсь к названиям и выкладываю: лопатка, бедренная кость, ключица, череп… Что-то из них мне незнакомо. Кучку растрепанных книжечек, которые закрывали своими тельцами солидные издания, я не листала ни разу и не знаю, что они скрывают под переплетами. Неприглядные послевоенные издания, когда не хватало средств на приличную полиграфию и переплеты, печатались на газетной бумаге, они похожи на агитки победителей — школьные пособия по истории или брошюры для продвижения культуры в широкие народные массы. Книга «Титаны Испании», серия «Капитаны», издатель «Вице-министерство народного образования Испании», Мадрид, 1945 год. Тускло-голубые картонные корочки крошатся под пальцами; обложка отстала, как только клей высох; желтые страницы шершавой бумаги разрезаны вручную, так что листы, прошитые грубой хлопковой ниткой, слежались слоями, как известковая стена. При неосторожном касании корешки рвутся, а кусочки хрупкой бумаги сыплются с книги, словно конфетти.
Из шести тетрадок о шести капитанах — Колумб, Кортес, Бальбоа, Писарро, Вальдивия и Хименес де Кесада — я, наконец, выбрала номер третий, отпечатанный арабскими цифрами на переплете. Правда, я не знала, кто такой Нуньес де Бальбоа, просто слышала где-то красивое имя. Произношу его вслух, звучание привлекает меня — первое слово утопает где-то глубоко в полости рта, частица «де» нравится языку, словно мостик к другому слову, которое лопается на губах, как пузырь.
Решение принято, и сейчас, как всегда перед тем, как углубиться в забег по книге, занимаю стартовую позицию, заглянув в первые и последние страницы: исследую трассу, рассматриваю детали. Книжица малого формата, напечатана крупным шрифтом, сто шестьдесят страниц основного текста, но имя автора нигде не упоминается. Понятно: новые власти в послевоенной Испании популяризуют идеалы патриотизма и католической веры, а эти идеалы противоречат индивидуализму гражданского общества. Интеллектуальный труд, укрывшийся за анонимностью, кажется беспристрастным, непререкаемым и вечным, и нет ни малейшего сомнения в том, что цензура дополнительно позаботилась об этом: внимательно причесала и очистила тексты от авторских следов современности и от всего личного.
Как и все книги, купленные Хосе Антонио в молодости, а не его родителями, эта тоже подписана почти торжественно, полным именем с двойной фамилией, причем пером, трижды обмакнутым
Наконец я погружаюсь в основной текст, отдавая ему должное с дозой того преимущества, которое обычно сопутствует блаженному неведению: «После четырех плаваний Колумба по тем самым Западным Индиям, которые первооткрыватель принял за страны Азии, отважные испанские воины начали крейсировать в тех краях, открыв тем самым освоение Нового Континента и одновременно его колонизацию…» Текст приемлемый, изобилует информацией. После вступительных пассажей он сосредоточивается на двух экспедициях, одобренных в Бургосе, направленных на освоение берегов Твердой Земли (Tierra Firme) 9 июня 1508 года. Не ускользает от меня и случайное совпадение: повествование начинается в такой же летний день, но пятьсот лет тому назад. Если это какой-то потусторонний знак, поданный мне здесь, в Пуэрто, у пристани, от которой отплывали в Америку первые корабли, то я опасаюсь, что никогда не пойму его иначе, как призыв продолжить чтение. Впрочем, при чем тут вмешательство оккультных знаков, нумерологии, звезд… Хватит с меня и того, что встреча со следами, оставленными предыдущим читателем, прошла для меня спокойно.
Уже после нескольких первых страниц мое первоначальное отвращение к растрепанным книжкам обернулось уважением к тексту, а привычная сонливость перешла в бодрое чтение — ведь я так мало знаю о том времени, только общие места… Так что имею ли я право презирать популярное издание?
«Приходящие о Новой Земле известия, рассказы и хроники возвратившихся были первыми ушатами холодной воды, которые вернули полет фантазии к действительности. Они сильно отличались от первых сообщений Колумба о близости к передовым и цивилизованным владениям Великого Хана, богатых золотом, серебром, драгоценными камнями и пряностями, чьи экзотические территории процветают, но остаются неизведанными и труднодоступными. Не хватало множества важных сведений, а беды Нового Континента, о которых стало известно, никого не могли радовать. Следовало завозить туда кобыл, овец, коров и быков. Падре лас Касас даже вспоминает свиноматок, взятых на борт на Канарских островах, утверждая, что “от этих восьми супоросных свиней пошли в рост все свиньи, которые сейчас есть и будут во всех Индиях”».
Цитату священника о свиноматках подчеркнул Хосе Антонио.
Описывается curare, ядовитая трава, которой воины туземных племен натирали наконечники стрел, и страшные муки, в которых умирали пораженные ими люди, если не успевали вырезать зараженное мясо. Один из двух капитанов, которые повели эти суда через Атлантику, Алонсо де Охеда, «был мал ростом, но ловок, гибок и необыкновенно отважен. Его прозвали Рыцарем Девы из-за преданности культу Девы Марии, во время предыдущего пребывания на Твердой Земле он с переменным успехом сражался с индейцами и однажды сам себе выжег бедро, в которое угодила отравленная стрела».
На этот раз на корабле Охеды мораль хворала, экипаж не был исполнен энтузиазма. Перечисляются различные причины колебаний и опасений испанских моряков, возникших по пути в Индию. «Погибель первого поселения на Антильских островах, города, основанного Колумбом, давшим ему имя королевы, и уничтоженного отважным индейским племенем, стало одной из главных причин, которые подпитывали трусость. Говаривали, что призраки отцов-основателей, людей развращенных придворной службой, потому не слишком мужественных, скончавшихся от голода и лихорадки, приветствовали путешественников, прибывавших на своих хрупких, потрепанных каравеллах, завернувшись в плащи, скрывая лицо под широкими полями шляп и неустанно блуждая по улицам города. А если кто-то из куражливых живых, какой-нибудь амбициозный юнец из Эстремадуры или ветеран сражений с итальянцами, приближался к этим теням, собравшимся внизу, то они вздымали руки, распахивали плащи и с церемониальной и учтивой вежливостью демонстрировали свои кости и гладкие черепа».
Поскольку капитаны двух экспедиций поссорились в самом начале и отправились разными маршрутами, текст рассказывает только об одном флоте, под командованием Охеды. Добравшись до Антильских островов, Охеда на короткое время останавливается у Испанского острова (ныне Гаити), после чего отправляется дальше по Карибскому морю, к заливу Ураба. Но во время пребывания на Испанском острове на всякий случай разделяет флот: два корабля с полутора сотнями вооруженных матросов, провизией и лошадьми он оставляет под командованием единственного «интеллигента» экспедиции, адвоката Мартина Фернандеса де Энсисо, приказав ему позже последовать за собой. Однако Охеду преследуют неприятности: бурное море, бунт на корабле, вынужденная остановка на Кубе. Тут пути капитана и адвоката расходятся. В то время, как Энсисо направляется к заливу Ураба, след Охеды теряется между Ямайкой и Испанским островом, на который он хотел вернуться.