Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
Еще более настроил на благодушный лад ближний боярин царицы Елены, передавший ее приветственное слово и просьбу, именно просьбу - это особенно выделил боярин - посетить ее утром. Всю семью она приглашала завтра.
На какое-то время Андрей Старицкий забыл о предупреждении Хабара-Симского, вполне искренне высказал свое удовлетворение таким добрым началом, похвалив Елену:
– Молодец, не чинится. По-семейному желает.
– - Лиса, - хмыкнула в ответ княгиня Ефросиния, и ничего больше Андрей Иванович от своей супруги не услышал.
С искренним радушием встретила Елена деверя с супругой в своей палате, а когда на ее вопрос, отчего не приехал вместе с ними Владимир, Ефросиния ответила без заминки, что сын прихворнул, и дорога могла для него оказаться непосильной, спросила с тревогой:
– Серьезен недуг?!
– Не очень. Остудился, должно быть.
– Велю послать спешно к нему лекаря.
– Не стоит, Елена. В Старице у нас лекарь умелый. Через пару недель, надеюсь, Владимир приедет.
Потом, когда княжеская чета после завтрака вернулась домой, Андрей спросил княгиню, отчего она определила срок в две недели, Ефросиния ответила, что за две недели много утечет воды, и тогда будет видно, можно ли звать в Кремль сына. Теперь же супруги услышали вздох Елены и ее признание:
– А я хотела сблизить Ивана с Владимиром. Братья они. Пусть двоюродные, но - братья.
Завтракали в уютной домашней трапезной с круглым столом посредине. Завтрак действительно оказался домашним. Князя Овчины-Телепнева за столом не было, помимо Андрея Старицкого, его супруги и самой Елены, только Агриппина Колычева, которая привела к завтраку Ивана. Да и какая она посторонняя: мамка царя всей России, оберегающая его от всех невзгод. Для Елены она должна быть самой родной.
Самую малость посидел за столом царь-ребенок и мамка его. Иван раскапризничался невесть от чего, и Агриппина, прижав его к своим могучим персям, унесла ребенка, даже не спросив дозволения Елены, и та буркнула:
– Вот так всегда. Самовольница. Сменить хотела, да сын мой никого больше не признает, вот и терплю ее выходки.
– Волю матери и в самом деле могла спросить, - поддержала Елену Ефросиния, как бы давая этим возможность для исповеди царицы.
Но Елена не стала исповедоваться. Она принялась жаловаться на одиночество, будто и впрямь распахнула душу перед близкими родичами, ведь кто у нее остался, кроме них да братьев и отца, доживающего свой век в тиши. Однако, как ни старалась Елена, фальшивость ее чувствовала не только проницательная Ефросиния, но уловил даже князь Андрей Иванович, который в общем-то держался не очень настороженно.
– Братья и вы, родные мои, остались у меня, - заверила гостей Елена, - и я ищу вашей дружбы.
– Мы готовы к ней, - ответила за двоих княгиня Ефросиния и тоже заверила: - Никогда ни словом, ни делом мы не делали и не сделаем впредь тебе неприятности. Супруг мой Андрей Иванович не поддержал братьев, выступивших против твоей, Елена, свадьбы с покойным государем Василием Ивановичем.
– Знаю. Давно знаю. Хочу загладить свою прежнюю вину. Объявлю на Думе о передаче тебе, князь Андрей Иванович, в вотчинное владение Волока Ламского со всей землей.
«Неужели искреннее раскаяние, - стараясь не показать душевного смятения и радости, думал князь.
– Если так, то это - прекрасно. Не ради же пыли в глаза пожертвует царица Елена такую богатую и обильную людьми землю? Подобное очень сомнительно. Скорее всего, на самом деле ищет дружбы».
А Елена после короткой паузы продолжала:
– И ты, князь Андрей, и ты, Ефросинюшка, вхожи ко мне в любое время. Без всяких докладов. А ты, дорогая княгиня, даже в опочивальню.
Андрей и Ефросиния склонили в почтении головы, начав ее благодарить, но Елена отмахнулась:
– Не принимайте как милость, родные мои. Постепенно разговор перешел на дела семейные, на житейские. А затем и на державные, и, что покорило Андрея Старицкого, Елена мудро судила об отношении с Польшей и Литвой, предвидя, какие меры те предпримут по наущению предавших Россию Симеона Бельского и Лятского. С глубоким знанием дела говорила она о двоедушии Турции, которая вроде бы хочет жить в дружбе с Россией, на самом же деле подстрекает подвластные ей Крым, Астрахань и даже Казань к неспокойствию.
– Вот и вынуждена я укреплять города да строить новые, скрести по сусекам средства, напрягая казну. Но это лучше, чем оказаться нагишом перед частыми разбойничьими набегами. Но все на моих плечах. Теперь вот, Андрей, надежда на тебя. Ты не единожды при покойном Василии Ивановиче бил супостатов. Крепости тоже строил.
– Да. Доверял мне мой брат многое.
– Доверю и я. По весне и возьмешь под свою руку полки на Оке, не оставляя без внимания Нижегородские земли с ее малыми городами.
– Управлюсь.
Подняли кубки, дабы испить меда искристого за добрые отношения, за родственную дружбу и за взаимную поддержку, и Елена попросила с робостью:
– Давай, князь Андрей Иванович, поклянемся с целованием креста быть до смерти в нежной привязанности друг к другу. Митрополит, предлагаю, пусть примет от нас клятву. Может, если ты не против, при боярах Верховной думы.
– Я готов хоть сейчас!
– вдохновенно ответил князь Андрей.
– Покличь, кого найдешь нужным и…
– Зачем же сейчас? Давай завтра. Перед обедом. В Успенском соборе. У могилы покойного моего супруга и твоего брата незабвенного Василия Ивановича.
– Воля твоя, Елена.
– Не воля, но разумный шаг. Пусть все бояре увидят, что нет меж нами неприязни и прикусят языки. Некоторые из них, думаю, намеренно раздували тлеющие угли, чтоб разгорелся костер. Им ссора наша слаще меда.
– Мне тоже так видится.
– Вот и принудим их примолкнуть, остепенившись. Князь Андрей Старицкий поверил в искренность Елены. Особенно покорила его просьба царицы поклясться на Библии с целованием животворящего креста. Княгиня Ефросиния по обычной своей недоверчивости попыталась опустить своего супруга на грешную землю, сказала о своем понимании произошедшего.