Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– А как Казань?
– Мухаммед-Амин отдал душу поганую своему Аллаху. Казанцы присягнули Шаху-Али [115] , которого я послал им в цари. Казань, стало быть, нас может пока не волновать. А вот от Крыма, боюсь, можно ждать этим летом знатной угрозы. Поэтому, брат Андрей, отдаю под твою руку Окскую рать, имея большую надежду, что заступишь ты путь разбойникам, если они появятся. Помни: главная наша сила пойдет на Сигизмунда, поэтому от меня большой помощи не ожидай, на нее не надейся. Возглавишь обычные пять полков, еще под
[115] Шах-Али (ок. 1506-1566) - в 1516-1519 и 1536- 1566 гг.
– касимовский царевич, в 1519-1521 гг.
– казанский хан.
– Дай мне вторым воеводой Хабара-Симского.
– С великой бы душой, но поздноват спрос. Я послал его воеводой в Рязань, не ловко тут же менять его. Но ты с ним не теряй отношений. Побывай у него в Рязани, погляди, ладно ли устроена крепость, а заодно посоветуйся, как разумней распорядиться полками.
– А ты, стало быть, на Сигизмунда? Братьев без Пригляда оставляешь в Москве. Не рискованно ли?
– Я их возьму с собой. Возле себя стану держать в походе, даже в вотчины не отпущу. Опасно в такое смутное время. Чем черт не шутит, пока Бог спит.
– Разумно.
– Стало быть, уговорились. Готовь Окскую рать. Мы же с князем Глинским станем готовить рать на Сигизмунда. Выступим задолго до распутицы. Ты же выступай в обычные сроки. Если, конечно, ничего не изменится.
Полки московские выступили в поход сразу же после крещенских морозов. Князь Андрей Иванович остался в Москве вести Думу и решать неотложные судные дела, не принимая, однако, никаких посольств. Им ждать самого царя. Сколь долго, одному Господу известно.
На прощание Василий Иванович еще раз уточнил:
– Останешься на Москве до выхода на Оку. Тогда на Москве останется князь Василий Холмский.
Едва лишь Василий Иванович увел полки на Смоленск, как из Крыма прискакал с ужасной вестью посланец тайных друзей России: сыновья Менгли-Гирея царевичи Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей, вопреки воле отца, лишь при поддержке вельмож, которые льстили царевичам как будущим властелинам, согласились получать ежегодно от Сигизмунда пятнадцать тысяч злотых при условии, что расторгнут мирный договор с московским великим князем и станут воевать его украинные земли.
– Как только поднимется в Поле [116] трава, Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей выйдут малым походом на Рязань.
– Им уже мяли бока. Все неймется?
– неожиданно для себя спросил князь Андрей, понимая в то же время неуместность подобного вопроса к тайному посланцу, и, сделав паузу, добавил: - Будем встречать. А тебе и пославшим тебя низкий поклон и знатные подарки. Передохни, сколько пожелаешь, и под видом купца отправляйся в обратный путь, но если же нет желания возвращаться, оставайся в России. У царя Василия Ивановича на службе много магометан.
[116] Поле - Дикое поле - историческое название украинских и южнорусских степей между
– Нет. Я поеду к себе. Через пять дней.
– До Поля тебя проводят и обоз с товаром приготовят. Не медля, князь Андрей позвал дьяка Разрядного приказа, пересказал ему весть, полученную из Тавриды, и приказал:
– Сегодня же пошли гонца в Рязань с моим словом. Кроме того, отправь гонцов во все Верхнеокские княжества, чтобы не благодушествовали. Окскую рать поведу на летнее сидение недели на две раньше. Сбор ее и смотр - в Коломне.
– А государю думаешь, князь, послать весть? Сведения очень важные. Если Сигизмунд затеет переговоры, обвинив царя нашего в разрыве вечного мира, будет чем утереть ему нос.
– Непременно пошлю.
Гонец с важной вестью от князя Андрея подоспел к самому что ни есть нужному времени. Полки русские осадили Смоленск, начав обстреливать город крупными ядрами, тут от Сигизмунда к царю Василию Ивановичу прискакал гонец - не посольство для переговоров, а простой шляхтич - с письмом. Король требовал, именно требовал, прекратить военные действия и возвратиться с войском в Москву, после чего решать взаимные неудовольствия переговорами.
Ничего не написал в ответ Василий Иванович, только повелел гонцу Сигизмунда:
– Нынче же скачи к своему королю и передай ему: его коварство для меня не тайна. Мне известен его заспинный сговор с сыновьями Менгли-Гирея и многое другое. Я не намерен ждать коварного удара в спину, не прощу и оскорблений, нанесенных моей сестре, вдовствующей королеве Елене. Окончательное мое слово такое: взяв себе в помощь Господа Бога, иду на тебя, Сигизмунд, и буду стоять на этом твердо и неизменно. А крестное целование с себя снимаю не по своей воле, а по вине самого короля! Все! Скачи, пока не передумал отпустить с миром!
Отправив гонца, царь позвал главных воевод Щеню и Репня, не обойдя вниманием и ближнего советника князя Глинского.
– Что скажете, вой?
– Наступать надо, не уходить же, не взявши Смоленска.
– Наступление бесполезно, - возразил Глинский Даниилу Щене.
– Не одолеть крепких стен. Только хитростью можно войти в Смоленск.
– Почему это не возьмешь?
– хмыкнул Репня.
– Пушек вон сколько. А рати мало ли? Взбодрить мечебитцев крепким медом и - вперед.
Василию Ивановичу легло на душу предложенное воеводой, но прежде чем сказать свое окончательное слово, решил посоветоваться с воеводами всех полков, отмахнулся от слов Глинского, советовавшего не горячиться, не спешить.
– Осадить, государь, осади, но дай мне время возмутить Смоленск против жолнеров. В городе у меня много друзей.
– Послушаем воевод полков, тогда решим. Я о твоем совете скажу.
Куда там. Никто из воевод и слушать не хотел об отсрочке, особенно дружно стояли за наступление князья Юрий и Дмитрий. Поддавшись мнению большинства, царь изрек твердо:
– Наступаем.
Оставшись после совета с воеводами с царем наедине, Михаил Глинский продолжил настаивать на долгой осаде, но Василий Иванович и на этот раз не отказался от своего решения, даже после того как Глинский пошел на крайность: