Пожиратели облаков
Шрифт:
Когда за окном наконец посветлело, за ней заехал Аунг-Хла. Лейла рассказала ему о ночи, проведенной здесь в кромешном одиночестве (пожалуй, зря: он усовестился, что оставил ее здесь, и наорал на владельца на бирманском, из которого она не поняла ни слова).
– Аунг-Хла, а может, взорвем эту хлабуду? – сказала Лейла на английском, когда он отъезжал. Миляга рассмеялся, очевидно подумав, что она изрекла нечто мудрое.
Сразу за городом, километрах в десяти, двое юных солдат на блокпосту решили проверить разрешение иностранки Лейлы на въезд. И взялись за это с пристрастием: приказав ей сесть на белый пляжный стульчик в своей душной деревянной будке за гнутым полосатым шлагбаумом, перегородившим проезд меж двух бетонных тумб, принялись скрупулезно
Спустя полчаса Лейла увидела, что Аунг-Хла стоит непосредственно у дверного проема. Жестом он молча указал: нужно делать ноги. Лейла встала, а Аунг-Хла резко вошел и с ходу напустился на солдатиков с напором, обрывая их всякий раз, когда они хотели что-то ответить или возразить: примерно так ведет себя взрослый, пытающийся урезонить хулиганистых юнцов. Он не церемонясь сгреб с фанерного стола содержимое бумажника Лейлы и стал ее выводить, так сказать, задним ходом обратно к своей «Тойоте». Солдаты увязались следом. Видя, что Лейла уже усаживается на заднее сиденье, Аунг-Хла самовольно поднял шлагбаум, не переставая при этом непререкаемым голосом переговариваться с солдатами. Один из них счел, что это уже слишком и, запальчиво что-то провопив, выпростал из кобуры бурый пистолет. Аунг-Хла на это лишь вытянул руку в сторону дороги и сказал оруну, по всей видимости, что-то жесткое – очень жесткое, поскольку солдатик утихомирился. Выждав пару секунд, шофер повернул ключ зажигания и чинно отъехал с блокпоста. Лейла подавила в себе позыв нырнуть на своем сиденье – как в кино, где персонажи укрываются от пуль.
Когда они отдалились за пределы видимости, Аунг-Хла погнал со все менее благочинной скоростью. Трясясь на выбоинах, Лейла по напряженности позы шофера угадывала, что его подгоняет страх. «Тойота» неслась, виляя по дорожным ухабам. По неразборчивым словоизлияниям с переднего сиденья Лейла улавливала, что солдаты были или пьяны, или под дурью. Отставив от мизинца большой палец, Аунг-Хла изобразил вначале буль-буль из горлышка бутылки, а затем, сдвинув вместе большой и указательный, затяжку косячком. После этого указательный он назидательно поднял и задвигал им на манер метронома – туда-сюда, туда-сюда, девяносто ударов в минуту: нет, ни-ни, ни в коем разе, никуда не годится. Жест отрицания получался хорошо, красноречиво; рука недвижно держалась под пальцем, а глаза Аунг-Хла смотрели на Лейлу из зеркала заднего вида.
С магистрали машина свернула и поехала в объезд по широкой щебеночной дороге, лентой стелящейся вверх по холму в направлении леса. Лейла поймала себя на том, что доверяет сейчас своему шоферу куда больше, чем когда-то с выбором супа. Аунг-Хла между тем пытался объяснить, куда именно они направляются. И до нее дошло следующее: «Начальство тех нетрезвых солдат обретается вон там, наверху. Если пожаловаться на них до того, как они доложат начальству о пронесшемся через блокпост таксисте с белой девицей, то все будет в порядке. Беспокоиться не о чем».
Может статься, Аунг-Хла кого-то там знал. Свата, брата. Племянника. Прадедушку. В словах, означающих у бирманцев степень родства, черт ногу сломит. Когда в поле зрения очертился еще один блокпост, Аунг-Хла бросил на заднее сиденье что-то вроде марлевого саронга: мол, прикройся. Лейла завернулась в похожее на простыню одеяние, верхнюю часть кулем обмотав вокруг головы. Аунг-Хла свернул к обочине перед блокпостом, заглушил мотор и сказал ей оставаться в машине.
– Оставайся в машине, – так и сказал, на четком английском.
Выйдя из «Тойоты», он пошагал на сам блокпост – бесспорно, более солидный, чем предыдущий: переделанный транспортный контейнер, с прикрученным сзади потеющим от зноя кондиционером и телескопической мачтой со зловещего вида отростками спутниковой антенны на шестиметровой высоте. Для борьбы с автонарушениями здесь применялся уже не тщедушный шлагбаум, а металлический настил с выдвижными зубьями, рвущими покрышки, как собака тряпку, – лучше не рисковать. Из машины было видно, как Аунг-Хла приветствует одного из дежурных на языке тела – жестом сердечным и одновременно покорным. Человек, которого он приветствовал, повел его в контейнер, но прежде чем дверь сзади закрылась, шофер двумя поднятыми за спиной пальцами исхитрился дать Лейле знак: молчи, все будет нормально.
Лейла сидела в машине. Было всего десять утра, но уже через несколько минут в салоне сделалось так жарко, что невольно ощущаешь себя плюшкой в микроволновке. Лейла вожделенно поглядела на тень под соседним деревом. Но Аунг-Хла велел быть начеку, и ослушиваться его указаний она не собиралась. Сдвинув со лба марлевую завесь, Лейла старалась сидеть неподвижно. Теперь понятно, отчего такая жара благоприятствует буддизму: она поощряет спокойствие. От выдохов ткань рядом над подбородком слегка колыхалась. Глаза как-то сами собой остановились на фотографии дочек Аунг-Хла, прикрепленной изолентой к солнцезащитному козырьку. На ней они сидели треугольничком на фоне якобы горного пейзажа. Сколько им, интересно, на тот момент было лет – шесть, восемь и десять? А вон и подвыцветшая распечатка цифрового снимка машины, в которой Лейла сейчас сидела. На нем «Тойота» стояла перед зеленым плакучим деревом на чистом, будто подметенном темном асфальте. Да, композиция выигрышная, безусловно, выигрышная. К приборной доске на «липе» был прикреплен аналоговый циферблат. Винил постепенно накалялся, и часы казались таймером на печке.
К блокпосту подкатил большущий «Мицубиси». Жадные до покрышек зубья помоста спешно задвинулись, и внедорожник прогремел поверху. С заднего сиденья выбрались двое. Лейле эта пара показалась странноватой: один на вид бирманец лет пятидесяти, второй больше похож на неформала-хипстера откуда-нибудь из «Старбакса»: майка, шорты, квадратные очки, большие наушники и рюкзачок с ноутбуком. Оба быстро подошли к контейнеру-крепости, где старший учтиво приоткрыл дверь для младшего. Происходящее отвлекло Лейлу от ее текучей медитации. Затем еще двое белых вылезли с передних сидений и стали – что? ковыряться в зубах? Нет, просто вставили себе в жвала по порции жевательного табака. Лейла как-то однажды такое пробовала: на второй секунде чуть не облевалась. Мужчины находились в полусотне шагов. Они о чем-то переговаривались, но о чем именно, по губам не прочтешь. Лейла попробовала вновь убаюкать себя в сонный покой. Ей уже лучше удавалось осваиваться с ситуациями, над которыми она не властна.
Между тем те двое, выйдя из машины, тронулись в ее сторону и остановились в тени дерева, где так жаждала очутиться она. Но дойдя, не остановились, а стали нервно похаживать, будто кого-то караулили. Выправка как у секьюрити или военных, только без знаков отличия и униформ. От открытого окна «Тойоты» их отделяло не больше пяти метров. Оба в черных, плотно облегающих голову очках, из-под которых они наверняка изучающе оглядывали периметр. Тот, что помоложе (пусть будет Первый), засек пассажирку, но взгляды обоих прокочевали мимо. Через марлевую ткань Лейла видела их как на ладони; при этом оба разговаривали так, будто были одни. Разговор шел на английском с американским акцентом.
– …гаденыш думает, мы у него на побегушках? – сварливо сказал Первый, сплевывая бурую жижку на грязь у себя под ногами.
– Да какая разница, что он о нас думает, – отмахнулся Второй.
– Я в смысле, кто он такой? Всего лишь технарь гребаный, не больше. Здесь он для установки софта всего-то. Ты разве не знаешь?
– Представь себе, не знаю, – огрызнулся Второй. – И ты тоже. А знаем мы только то, что он в пакете. Встречаем, провожаем. Это, кстати, всё, что ты должен знать.
– Может быть. Но я знаю и то, что этот хрен посылал меня за своим чемоданом – кремы там или что. Вот что я знаю, – сказал Первый досадливо. – Дерьмо все это, вот что я скажу.