Позиция
Шрифт:
Володя наклонился к ней:
— Ты, Лина, не думай ничего. Я, ну… Как захочешь, так и будешь жить. Я — благодарен тебе и так.
Она не ждала от него такого великодушия и впервые за весь вечер взглянула доверчиво и благодарно.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Приехали в Широкую Печь столичные артисты, но их чемоданы так и остались в клубной комнате нераскрытыми — люди на концерт не пришли. Большой, помпезный Дом культуры (постарался-таки Куриленко, его иждивением возведен этот дворец, надеялся удержать им в селе колхозников) сиял огнями, гремел музыкой,
В кабинет председателя сельсовета, который помещался тут же в Доме культуры, и где сидел сейчас Грек, вошел высокий седоволосый актер с большим сизоватым носом, который явственно указывал на одну из осужденных обществом склонностей, уселся в кресле, закурил сигарету в резном мундштуке. Радиола внизу чуть ли не в десятый раз прокручивала одну и ту же пластинку, заклиная: «А ты люби ее… А ты люби ее…»
— Некому любить, — ответил Василь Федорович на вопросительный красноречивый взгляд артиста. — После войны в Широкой Печи жило люду три с половиной тысячи, а теперь — тысяча двести. И то все старые деды да бабки.
— А когда вымрут и они? — равнодушно пыхнул дымком артист.
— А почему вы у меня спрашиваете?
— У кого же? — искренне удивился тот.
— Вы слышали про затухающие села?
— Как это — затухающие?
— Э, дорогой, вы словно с неба упали. Надо газеты читать. Или хоть иногда смотреть на жизнь не только со сцены. Выйдите на улицу, когда радиолу выключат, постойте, послушайте. Глухо в селе, как в лесу. Песен не слышно. Разве что пьяный запоет. Мы тут… привыкли. В широких, так сказать, масштабах оно небось не заметно. Может, так и надо. Колесо цивилизации вертится…
— Я слышал, что в некоторых странах уже начался обратный процесс — люди бегут из городов к природе.
— Об этих процессах не знаю. У меня свои болячки.
Артист поправил невообразимый бант, что голубел у него вместо галстука, иронически заулыбался В его взгляде читались высокомерие и снисходительность, это раздражало Грека.
— В чем же все-таки причина? — прищурился столичный гость.
Василь Федорович подчеркнуто внимательно оглядел его бант, пиджак из замши, лакированные ботинки и вдруг спросил:
— Сколько вы получаете в театре?
— Сто пятьдесят, — растерялся тот.
— Идите к нам, я плачу вам двести. Нет-нет, — махнул он рукой, — не дояром, не подвозчиком кормов — заведующим Домом культуры.
— Ну, знаете…
— Не пойдете. И другие не пойдут. Потому что, кроме всего прочего, у нас лаковых ботинок не наденешь. Вас к клубу подвезли автобусом, а вы пройдитесь по улицам пешочком! Да и не в том дело.
— А в чем? — уже несколько иначе спросил артист.
— Ну, это длинный разговор, — неохотно ответил Грек. — Прежде всего не одинаковы тут и там условия труда. Даже со стороны технологии.
— А еще?
— Сами видите. Есть хороший Дом культуры. А самой культурой пользоваться некогда, и думать об этом надо не только мне.
Артист, чтобы замять разговор, заспешил:
— Почему же вы не сказали раньше, мы бы не забивались сюда. Знали же…
— Не рассчитал, что сегодняшняя суббота рабочая, — откровенно признался Грек. — Забыл. На выходные из города приезжает много молодежи. Я даже хотел концерт использовать как приманку. Собирался выступить перед началом, кое о чем рассказать, сделать кое у кого в памяти засечки, ну и… ударить рублем.
— Вы будто на торгу.
— А другим не возьмешь.
В кабинет вошла Куценко. В высоких, на платформе, сапожках, в светло-сером с золотыми блестками платье, с артистически уложенной прической. Актер встретил ее пристальным, удивленным взглядом, поднялся, освобождая кресло, засуетился, куда девались его вялость, лень, ревматическая расслабленность. Старый конь почуял зов трубы.
— Знакомьтесь, наш агроном, — сказал Грек. — Тоже из столицы. Так сказать, первая ласточка. — И улыбнулся.
— Ласточки — они улетают в теплые страны, — без улыбки сказала Лида.
Артист был совсем сбит с толку.
Гостей повезли ужинать в лесничество. Две молодицы на большущих сковородах под открытым небом жарили карасей, жирный густей дым тянулся над молодыми дубками, тут же, под дубками, жарили шашлыки, поливая их ароматным соусом, отчего костер поплевывал искрами.
Сначала расположились у лесного озерца, но там донимали комары, и пришлось перебраться в дом. За столы сели в молчании: артисты чувствовали себя неловко перед хозяевами, не заслужив этот ужин, хозяева перед артистами — не дав им возможности заслужить, синеватые, чуть ли еще не послевоенные граненые стопки уже стояли налитыми, а квашенные в капусте яблоки и по сю пору не утратили смака и твердости, а жаренные в сметане караси так одуряюще пахли, что вскорости ломкий ледок стеснения растаял, и все забыли про освещенный огнями Дом культуры и невыполненную программу. Артисты — люди компанейские, всюду чувствуют себя как дома, кто-то уже показывал фокус со стаканом и шляпой, кто-то пробовал голос, а потом молоденькая с большим некрасивым ртом певица затянула «Поедем за Десну» («Знает, чем польстить аборигенам», — сказала Лида Греку), и все подхватили, и через отворенные окна песня полетела в темный молчаливый лес.
Василь Федорович наклонился к Лиде:
— Ты чего сидишь как на поминках?
— Скучно, — сказал она.
— А может, мы живем не для веселья? — Минуту он переждал хоровой припев и тихо закончил: — Я где-то слышал: искать надо в своей душе. И находить там утешение…
— Ты вправду такой или начитался разной муры? Будто древних цитируешь. Был такой — Сенека, так он говорил, что даже в смерти человек находит утешение. А я не верю, не верю! — Ее глаза вспыхнули, и вся она занялась отчаянным огнем. — Мне хочется кричать, хочется ломать все…
— И что, это поможет?
— Ты убиваешь своей примитивной философией.
— У меня нет никакой философии.
— И чувствуешь себя счастливым?
— По-своему. В трудах и заботах.
— В заботах? Не бреши, — сказала она грубо. — Привык к власти.
— Наверно, — подумав, согласился он. — Люблю командовать. Себе в этом не признаюсь, а люблю. Привык… Но и хочу… построить все капитально. И хочу утереть всем нос, показать, как надо хозяйствовать на этой вот земле. Нашей земле, моей. Квасной патриотизм? Так это в нас во всех. Ты послушай деда Шевелия, как он про наши пески рассказывает, сколько открыл тут красоты. Тебе надо… проникнуться всем этим.