Позывной «Курсант»
Шрифт:
— Ой…А нас все еще семеро…– Выдал вдруг Бернес, натягивая штаны. — Что-то долго трое едут. Вы их с северного полюса везете?
— Во-первых, Либерман, лично я никого не везу. А во-вторых…Уже не доедут. — Сообщил с улыбкой Шипко.
Прозвучало это, несмотря на его улыбочку, очень даже трагично. Да и сама улыбочка у товарища сержанта в этот момент была гораздо больше похожа на оскал.
— Вы их что…того? — Корчагин провел большим пальцем себе по шее.
— Ну ты говори, да не заговаривайся. — Нахмурился Николай Панасыч. — Они не дотянули до уровня, который нужен для поступления в Школу Особого Назначения. Не прошли проверку. А нам такое нельзя. Слабаки нам не нужны.
— А как же слова Феликса Эдмундовича? — Бернес надел штаны, сунул ноги в ботинки, и теперь сидел на кровати, с интересом разглядывая Шипко — Когда у тебя будет дилемма, кого брать — идеологически нашего человека, но слабенького, или хорошего специалиста, но идеологически неверного нам, возьми слабенького и воспитай из него сильного.
— Слушатель Либерман…– Панасыч остановился напротив Марка. — Ты у нас, конечно, парень шибко умный. Много чего знаешь. Но хочу напомнить тебе, что именно от большого ума отец твой оказался, там, где очень быстро помер. А ты — на улице, где черт тебя дёрнул связаться с бандюками. И еще, хочу напомнить, что грозило тебе весьма печальное будущее. Если бы не один из моих товарищей, служивших в Одессе, который в самом обычном, чумазом ворье смог разглядеть что-то хорошее, ты бы сейчас, Марк Аронович Либерман, занимался общественно полезным делом. Валил бы лес. К тому же, несколько месяцев назад тебе как раз восемнадцать исполнилось. Мужик, можно сказать, итить-колотить. Так вот к чему я это…Ты бы, Либерман, поменьше языком трепал, где тебя не просят. А еще лучше, выкинул бы из головы все, что когда-либо слышал от отца. Даже про Феликса Эдмундовича. Особенно про него. Опасное это дело, хранить подобные рассказы в памяти…
Шипко отвернулся от притихшего Бернеса, окинул нас всех внимательным взглядом, а потом скомандовал:
— Одеваемся и на улицу строиться. Жду пять минут.
Едва сержант госбезопасности вышел из спальни, все детдомовцы сразу повернулись к Марку.
— Так ты чего? С ворами крутился? Не из детского дома тебя привезли? Да и годов тебе поболее, выходит. А так-то и не выглядишь. — Высказал общую мысль Лёнька.
Остальные, видимо, постеснялись комментировать услышанное. Хотя, нет, не постеснялись. Неверное определение. Скорее, настороженно отнеслись к тому, что сказал Шипко.
— Нет, не из детского дома. — Коротко бросил Марк. Он явно не горел желанием откровенничать. Однако потом добавил. — Отца арестовали в 1934 после убийства товарища Кирова. Мы тогда жили в Ленинграде. А я сбежал. Хотел добраться до тетки. Она у меня в Одессе. Добрался, но ее уже нет. Вот и пришлось выживать, как мог. Сначала на улице на скрипке играл. Спал там же. Жрать было нечего. А потом на меня внимание обратили местные. Ну…я и занялся немного другим. Руки мои оказались весьма ценным инструментом. Три года как с куста. Пока не попался одному товарищу лейтенанту… Вон…–Марк кивнул головой в сторону двери. — Другом Николая Панасыча оказался. Он меня сюда и отправил. Сказал, мои таланты нужно применять там, где они государству пользу принесут.
— Ясно…– Ленька помолчал пару минут, а потом добавил. — У всех у нас несладко было…
На этом тема прошлой жизни Бернеса закрылась сама собой. Тем более, народ вставал с кроватей, но тут же с воем падал обратно. Естественно, вчерашний день ни для кого не пошёл бесследно.
Более-менее нормальным настроение было только, наверное, у меня. А я просто радовался тому, что ночь прошла спокойно и снова никакая херня не привиделась.
Сны эти дебильные…Они сбивают меня с толку. Остается после них ощущение, будто я должен что-то увидеть, разглядеть и запомнить. А сейчас точно не до игры в детективы. Сейчас надо как-то наладить свою новую жизнь. Хотя бы в тех обстоятельствах, которые меня окружают. Все. О прошлом, точнее о будущем, надо забыть. Не будет его. Я уже в этом уверен. Значит, надо брать, что есть, и с этим работать.
— Убейте меня…– Простонал Корчагин.
Естественно, хреново было всем. Мышцы болели так, что хотелось просто лечь и не двигаться. После той физической нагрузки, которая у нас была вчера, вполне ожидаемые последствия. Странно, как мы вообще умудрились сползти с кроватей под жизнерадостные крики бодрого Шипко.
— Ох ты ж мать моя… — Старшой встал, потянулся, потом снова сел. — Ох ты ж сука…
— Да хватит! Что вы как девки, честное слово. Болит, потому что вчера жопу рвали. Еще пару дней и тело привыкнет. — Рявкнул я на Лёньку. — Ты вообще вон, конь! Здоровый и крепкий. На тебе пахать надо. А ноешь, будто гимназистка. Фу! Стрёмно!
Вообще, срываться на Старшого не собирался. Просто несмотря на спокойную ночь и относительно хорошее настроение, все равно имелось у меня какое-то странное раздражение. Вроде бы видимой причины нет. Ну, не считая, конечно, того факта, что я в 1938 году проживаю судьбу своего деда. В остальном же все нормально. Жрать дают, одевают, обувают. Глядишь, правда чему путному научат.
Однако внутри все равно свербило. Возился там какой-то поганый червячок, отдаленно напоминающий предчувствие очередной херни.
Пацаны, естественно, мою отповедь, предназначавшуюся Лёньке, услышали. Замерли с одеялами в руках, прекратив заправлять постели, и настороженно уставившись на меня со Старшим. По сути, непроизвольно, я, можно сказать, бросил вызов его лидерству.
— Да че ты, Реутов…– Ответил неожиданно виноватым голосом Лёнька. — Я ж просто…ну, так, для острастки…
Детдомовцы переглянулись. По всем правилам их жизни Лёнька должен был сейчас поставить меня на место. Если он, конечно, хочет оставаться вожаком нашей небольшой стаи. А он своим ответом дал понять, что не собирается этого делать.
— Ну, вот и хорошо…– Ответил я, натягивая треники, мастерку и кеды.
Это добро нам тоже подкинул вчерашний волшебник.
Соответственно, когда мы вышли на улицу, где в ожидании своих подопечных, расхаживал туда-сюда Панасыч, и отправились на пробежку, пацаны постоянно косились на меня. Но уже не ныли. Потому что молчал и не ныл я. Типа, подавал пример своим поведением.
А я, если честно, вовсе не силу характера показывал. Мне просто снова вздумалось анализировать дедову жизнь. Плюс, знаю на личном опыте, когда нужно делать что-то неприятное, напряжное и физически тяжёлое, нужно на этом просто не сосредотачиваться. Поэтому вместо мыслей о беге и о том, как хреново переносило очередную нагрузку тело, я принялся крутить в башке все известные о Реутове факты.
И вот такое дело…Крутились то они хорошо. Эти факты. И с одной стороны поворачивались, и с другой. Особенно благодаря снам. Но в какую-то логическую картину не складывались.
Родители умерли, пацан попал в детский дом. В принципе, вполне обычная история для данного времени.
Если бы не одно «но». Присутствие чекистов в различных вариантах. Вот что меня смущает. Очень уж их до хрена в этом жизненном сюжете.
Именно сейчас, во время бега, мне вдруг вспомнились слова Зайцева. Он сказал, когда двое воспитанников коммуны погибли, через неделю явились сотрудники ОГПУ. Явились за сыном дипломата Витцке. На хрена? Пацану семь лет. Что он им мог рассказать? Как мать случайно тупой Разинков убил? А что-то мне подсказывает, из квартиры ее уже вынесли далеко не в здравии.