Позывной «Курсант»

Прядеев Евгений

А ведь процесс утреннего туалета мог закончится гораздо быстрее. Просто обмылись бы по-шустрому и все. Так нет. Тянет вечно Подкидыша высказать свое остроумное, но очень неуместное мнение.

— Одеваться, строиться и на завтрак! — Скомандовал Шипко под конец свой крайне пафосной речи.

— Ничего не хочу…Даже жрать не хочу…– Простонал Зайцев.

Я покосился в его сторону, но тут же отвернулся, пока Василий не заметил моего взгляда.

О Зайцеве теперь думал постоянно. Ибо настойчивость этой гниды — реальная проблема. Конечно, слова детдомовца — воздух. Их к делу не

пришьешь, как говорится. Мало ли у кого, что есть на заднице. Сказать до хрена всякого можно. Это совсем не означает, будто Вася, к примеру, не сочинил историю про родимое пятно, желая подосрать. Но мне точно сейчас не нужно, чтоб Зайцев своими тупыми разговорами и подозрениями создавал лишнюю суету вокруг Реутова. Тем более, пацаны уже начали воспринимать меня как главного в нашей группе.

— Не бзди, Заяц! — Засмеялся Корчагин. — Раньше смерти не помрёшь. Да, Алёша?

Матвей заискивающе заглянул мне в глаза. Я молча усмехнулся и кивнул в ответ. Дабы не привлекать внимание изменившимся из-за разговора с Васей настроением, внешне приходилось вести себя как обычно.

Хорошо, что после завтрака нас снова отвели в учебный класс на растерзание Эммы Самуиловны. Правда, пока мы ждали появления старухи, я один черт ощущал на себе взгляд Зайцева. Однако стоило мне повернуться, он моментально отводил глаза в сторону.

Эмма Самуиловна, кстати, вчерашней встречей и опросом, который она устроила для понимания картины, была сильно впечатлёна. Вовсе не в хорошем смысле.

Два часа старуха гоняла нас по классическим произведениям отечественной и мировой литературы. Причём второй час, как мне показалось, уже чисто развлечения ради. Из принципа. Думаю, ей просто было интересно, есть ли предел тупости и необразованности детдомовцев.

Я, кстати, ее понимаю. О классиках в нашей группе, исключая меня и Бернеса, не знал никто и ничего. Нет, ну на уровне Пушкина Александра Сергеевича худо-бедно что-то блеяли. Про Лукоморье и учёного кота. С остальными — беда.

— Кто?! Кто такой Квазимодо?! — Тихим злым шёпотом спрашивала Эмма Самуиловна Подкидыша, при этом размахивая перед его носом мундштуком, отчего Подкидыш сильно нервничал и умнее точно не становился.

Он нервно теребил свой листок, на который мы записывали ответы, глядя куда угодно, только не в лицо преподавательнице.

Дело в том, что по началу Эмма Самуиловна задавала вопросы, но практически сразу поняла, ни черта ей никто не расскажет. Поэтому попутно начала сама же отвечать. Надеялась, это немного взбодрит бестолковых учеников. Не взбодрило…

— Ну…он…ээээ…– Мычал Иван, не спуская глаз с опасного предмета в руках старухи.

— Я ведь только что вам рассказала сюжетную линию великого произведения Виктора Гюго! «Собор Парижской Богоматери»! Жемчужина мировой литературы! Ровно пять минут назад речь шла о Квазимодо. Кто он? Просто скажи, кто он такой?! Неужели не в состоянии запомнить столь простую вещь? Кто такой Квазимодо?!

— Эм…уродец? — Робко поинтересовался Подкидыш. Было очень заметно, что его, прожженного беспризорника, старуха пугает похлеще чекистов.

— Уродец — это ты…– Эмма Самуиловна оперлась руками о стол и наклонилась совсем близко к Ивану. Их носы почти соприкасались. — А Квазимодо…

Старуха, резко выпрямившись, со всей дури шлепнула ладонью по столешнице.

— А Квазимодо — это урод! Горбун из Нотр-Дам! Господи, вы вообще не учились ничему?! — Эмма Самуиловна обвела нас грозным взглядом. — Вас же не с улицы притащили! Три класса церковно-приходской школы за плечами?

Пацаны скромно молчали. Никто даже не пытался отшутиться или еще что-то. Я, кстати, во время опроса сильно выгребываться не стал. Хотя мог, конечно, рассказать старухе и про Мопассана, и про Гюго, и про тех, о ком она ещё не имеет ни малейшего понятия. Но решил, пока рано доставать все карты.

Если эта дамочка задавала вопрос конкретно мне, отвечал сдержанно. Все-таки у Реутова репутация сообразительного малого, который учебу хорошо волокёт. Но в большинстве случаев старался отмалчиваться. И при этом тихо охеревал.

С оценкой, которую Эмма Самуиловна дала детдомовцам я был исключительно согласен. Они не знали элементарных вещей. По крайней мере, относительно словесности. По каким критериям их внесли в список группы?! Как самых тупых, что ли? Ведь была же причина, которая сыграла роль в выборе именно этих пацанов среди прочих.

Ладно, насчет Бернеса теперь понятно. Видимо, его криминальное прошлое является неким бонусом. Может он виртуозно вскрывает замки. Может, великолепно ворует драгоценности. Не знаю. Может, у него фотографическая память и он лучше всякого навигатора запоминает дорогу. Но хоть что-то. Да и так, Марк достаточно умен. С остальными пока вообще ни черта не понятно.

— Как тут мои оглоеды?! — По окончании двух часов мучительного страдания детдомовцев от старухи и старухи от детдомовцев, дверь в кабинет открылась, явив нам довольную рожу Шипко.

— Где вы их нашли? — Эмма повернулась к Панасычу. — Откуда вообще эти дарования?

— Слушайте…– Шипко просочился в учебный класс и бочком приблизился к злой преподавательнице. — Возможно, задача не слишком простая…

— Не слишком простая?! — Старуха начала медленно наступать на сержанта госбезопасности. — Да они не знают ни-че-го! Для них фамилии Достоевский и Уайльд — это набор непонятных букв!

— Эмма Самуиловна, позвольте уточнить. Как Вы здесь оказались? — Вопрос Шипко прозвучал неожиданно и вроде бы не в тему.

— Как?! Я оказалась здесь, потому что у меня не было выбора! Уж Вам ли не знать!

— Вот видите. Сами все прекрасно понимаете. У Вас нет выбора. Но зато есть чуть больше месяца, чтоб сделать из этих бестолковых чурок сведущих в литературе и родном языке людей. — В отличие от преподавательницы Шипко оставался совершенно спокойным. — Мы ведь не просто так пригласили именно Вас. Потому что только Вы справитесь с этой сложной задачей. Я прекрасно помню Ваши лекции…

Детдомовцы с офигевшими лицами смотрели то на воспитателя, то на старуху, пытаясь понять, с какого перепуга Панасыч начал говорить красивым, правильным языком. Куда внезапно подевались его «едрить твою в душу»? Почему перед нами больше нет того деревенского простачка, которого мы наблюдали несколько дней.