Позывной «Курсант»
Шрифт:
— Сама голодранка… — Тихо пробурчал Зайцев, который как раз активно стирал оставшуюся часть рисунка. Однако, старуха его услышала.
— Сейчас — да. Не буду спорить. Но разговор, милый мой, совсем не об этом. Будьте любезны, возьмите бумагу. — Эмма Самуиловно указала в сторону стопкуют листов, которые лежали на одном единственном столе, расположенном отдельно от остальных. — Перед вами — чернильницы. Вы ответите на вопросы, которые я вам задам.
— Эээ… Нет… Что за дела? — Подкидыш откинулся на спинку стула, с наглой рожей рассматривая дамочку.– Я ничего писать не буду.
— О, Господи… Прямо революционеров набрали, бунтарей…– Эмма Самуиловна медленно подошла к Ваньке, остановилась, рассматривая его физиономию.
Иван от такого пристального внимания слегка стушевался. Старуха с улыбкой затянулась своей папиросой, и, выпустив струю дыма прямо ему в лицо, продолжила:
— Мне, голубчик, мало радости от эпистолярного жанра в вашем исполнении. Вопросы касаются исключительно тех предметов, которые я у вас буду преподавать. А это — словесность, в первую очередь изящная, мировая культура, и, конечно, великий могучий русский язык. Нужно понять уровень ваших знаний.
— Я все стёр… — Выглянул из-за плеча старухи Василий.
— Зачем же Вы, сударь, так неосторожно? Все не надо было. Обо что тёрли? Ах, нет…Лучше не говорите. Боюсь, моя фантазия слишком разгуляется. Я просила только привести доску в порядок. Но… Что ж поделать…Говорят, в некоторых странах и без этого живут. Присаживайтесь на свободное место.
Зайцев несколько секунд тупо пялился на Эмму Самуиловну, пытаясь сообразить, его сейчас снова обгадили или ему показалось. Однако, сарказм старухи оказался слишком сложен для не очень острого ума Василия.
— Да сядьте уже, голубчик! Маячите за моей спиной, как тень отца Гамлета, право слово… — Старуха обернулась и раздражённо махнула прямо перед рожей Василия мундштуком.
Зайцев пулей метнулся к свободному месту, плюхнулся на стул и схватил перьевую ручку, приготовившись писать.
Вообще, конечно, удивительная хрень. Какая-то бабка в жемчугах и с папироской, без крика, как это, например, делает Шипко, без пугающих замашек, свойственных, к примеру, Клячину, за пять минут своего присутствия превратила детдомовцев в того, кем они являются на самом деле. В растерянных и ни черта не понимающих детей.
— Значит так, дорогие мои… — Эмма Самуиловна выставила вперед руку с мундштуком и обвела внимательным взглядом детдомовцев, будто размышляла, а не ткнуть ли этой длинной хреновиной кому-то в глаз. — Предупреждаю сразу… Вчера у меня уже был тяжёлый день в другой группе. Там, например, от одного милого молодого человека я узнала, что Анна Каренина жила в 18 веке и под поезд она, конечно, попала, но не вся. Частично. А вообще, ее поступок можно рассмотреть, как попытку саботажа… Да…Это он меня пытался убедить в таком развитии сюжета. С другим, не менее милым молодым человеком мы пытались обсудить великого Мопассана и его Пышку. И спросила я всего лишь, какая была профессия у Пышки. Почти пять минут он трепетно блеял, перебирая варианты синонимов. Не смог, сердешный, сказать вслух.
— А кем была эта Пышка? — Тихо поинтересовался Подкидыш. Он сидел прямо за мной и вопрос, наверное, предназначался тоже мне.
— Ну, вот видите… А Вам даже не знаком Мопассан… — С горечью констатировала Эмма Самуиловна.
— Так кем, слышь, Реутов? — Продолжал бубнить настойчивый Иван.
— Да проституткой она была! Черт подери! Лучше бы Вас волновало, кем был Мопассан… — Взмахнула мундштуком Эмма Самуиловна.
Она не успела договорить, а все детдомовцы уже схватили перьевые ручки и уставились на старуху. Надо признать, эта особа почти ухитрилась переплюнуть мой фокус с бутылкой.
Глава 22
В которой я испытываю волнение
Утро началось ожидаемо. С матерного ора Шипко, пробежки и водных процедур на улице. Единственный радостный момент — мне ничего не снилось. Я открыл глаза с чувством огромного облегчения. Даже покрутил головой по сторонам, убеждаясь, что действительно проснулся.
— Ничего себе…– Провел ладонью по лицу и принял сидячее положение.
Судя по всему, за окном, как и вчера, только начало светать.
— Подъем, черти! Утро красит нежным светом стены древнего Кремля! — Весело покрикивал Шипко, прохаживаясь между нашими кроватями.
— Просыпается с рассветом вся Советская земля…– На автомате продолжил я. Даже не сообразил сначала, откуда в моей голове появились эти строчки. Может, слышал когда-то в детстве. Не знаю.
— Вот! Молодец, Реутов! Молодец, в рот компот! Отличная песня. Правильная! — Панасыч прижал руки к груди, уставившись на меня, словно мамочка, довольная успехами своего чада. Потом повернулся к остальным детдомовцам и совсем другим голосом гаркнул. — Чего лежим, черти?! Встаем, одеваемся и на пробежку! Разин!
— Я! Тут! Встал! — Подкидыш подскочил на месте и уселся на кровати, вытаращив сонные глаза.
После вчерашнего противостояния с сержантом госбезопасности, которое закончилось безусловной победой первого, Ванька, похоже, решил больше не проверять границы дозволенного. Потому как теперь очевидно, границ нет. У Шипко, я имею в виду. Он не менее отмороженный, чем тот же Клячин. И лучше Николая Панасыча не доводить до состояния, когда он эту свою отмороженность демонстрирует во всей красе.
Остальные члены нашей команды тоже начали выбираться из постелей. С неохотой. Никто не горел желанием в такую рань снова переться на улицу. Как говорил один комик из моей обычной жизни, если я куда-то бегу дольше пяти минут, мозг говорит, эй, ты куда? Зачем бежим? Нам туда не надо. Вот сейчас было именно такое состояние.
Но товарищ сержант государственной безопасности, а вернее его непосредственное участие в пробуждении, сильно стимулирует переступать через «не хочу». Потому что повторить вчерашнюю историю Подкидыша никому не хотелось.