Права и обязанности
Шрифт:
– Он же был на слушанье!
– И что? Хочешь сказать, он понял все, что там происходило? А если бы даже и понял – вряд ли бы увидел проблему. Он сам на своем веку не один нос ломал.
– Так почему, во имя бинома Ньютона, к нему претензий нет, а ко мне есть?!
– О, – полным с трудом сдерживаемого гнева голосом протянул Прапор, – быть может, потому, что предполагается, будто в твоей черепушке серого вещества немного больше? Или может потому еще, что ты элементарно напугал Шкипера? Он не знал, что и думать: где это видано, чтобы Ковальски кого-то бил…
–
– Но ты это делаешь без особого энтузиазма. Надо, мол, значит надо, ладно уж… Если можно не бить, ты не станешь. А в тот раз стал. И Шкипера это взволновало. Он думал, быть может ты чутка… тронулся?
– А потом выяснилось, что я совершил это в здравом уме и твердой памяти, и он решил, что оптимальное решение проблемы – это избавиться от такого криминального элемента.
– А что он должен был сказать? «Ковальски, варианты»?!
– Неплохая идея, учитывая альтернативу.
– Но ты ничего не сделала с этим. Ты не настаивал на перерассмотрении. Ты не потребовал изменить решение. Ты просто ушел. Как будто мы никогда ничего для тебя не значили. Просто сменил команду, Ковальски. Я надеюсь, хоть там тебе смогут пояснить, что ты сделал не так.
– Знаешь. Прапор, обвинять человека в том, что он выполнил свой долг, и наказать его за это, а после еще обвинить в том, что он принял наказание – это слишком даже для Шкипера, а уж я-то знаю в каких он отношениях с логикой.
– Ковальски, ты просто ничего не понимаешь в чувствах, вот и все.
– Оглядываясь на эту историю, я могу сказать, что не слишком об этом жалею.
***
Удар потряс судно от киля до носа. Как будто стальное тело судна ожило и попыталось освободиться от посторонней власти.
Даже стены завибрировали, а в ушах нарастал неприятный металлический гул. Ковальски сел рывком, переходя из положения сна в положение готовности к бою минуя все промежуточные стадии. Но рядом никого не было.
Порох велел им с Прапором разойтись по разным углам и делать вид, что в помещении только один «пингвин», в противном случае он за себя не ручался. Так что никак нельзя было бы свалить происходящее на кого-то, кто решил сделать персонально тебе гадость, пока ты спишь…
Судно тряхнуло еще разок, и пол под ногами будто бы покосился. Они переглянулись.
– Точно больше ни одного гвоздя? – вздохнул Порох. Ответом ему был скрежет обшивки.
– А вдруг это кракен?!
– Кракенов не существует, юный Прапор.
– А что это тогда?! Мы встретили двенадцатипалубный авианосец, и он на радостях решил обнять старого знакомого?!
– Это тоже маловероятно.
В следующий момент кусок стены, возле которой сидел, приваливаясь спиной, ученый, обрушился на пол, как будто с другой стороны кто-то орудовал гигантским консервным ключом. Из проема немедленно повалил дым, и в нем, будто какой-то ангел технократического возмездия, вырисовался силуэт. Который, впрочем, едва ступив внутрь, утратил сверхъестественный ореол и превратился в обычного человека. Ковальски на него хмуро
– Знаешь, вообще-то здесь есть дверь…
Рико что-то невнятно прорычал в ответ. Буквально сразу же после этого из своего угла ликующе возопил Прапор.
– Вот! – воскликнул он. – Это я и имел в виду! Как бы там ни было, но «пингвин» приходит за своими…
Рико издал горлом булькающий звук. Он был из тех редких людей, чье поведение словами не описать – всю его нервную мимику, размашистые движения, и неразборчивое рычание вместо речи. Нужно было это видеть своими глазами, чтобы осознавать, насколько все безнадежно. Только тогда постепенно в голове кристаллизуется мысль, что идти на сближение ради понимания все же придется.
Подрывник всем корпусом повернулся к Ковальски и сделал по направлению к нему пару шагов, что выглядело, с точки зрения последнего, угрожающе. Он отлично знал, какая у Рико тяжелая рука, и отдавал себе отчет в том, кто виновен в последних его неприятных переживаниях. В принципе, у него был шанс уйти от возмездия – у того, у кого ноги длиннее, зачастую и скорость в беге выше – однако он остался там, где сидел. Обидеть Рико было все равно, что обидеть ребенка – всегда искренний в своих чувствах, тот не умел ни лукавить, ни хитрить, у него все всегда было на лице написано. Ученому было просто его понимать – в отличие от других людей, которые запутывали отношения словами.
Он снизу вверх глядел на подступившего к нему практически вплотную «пингвина», в ожидании всего, что у того найдется высказать. И у того нашлось.
Рико прокашлялся – звук был такой, будто в бутылке катали несколько камешков-голышей – и опустился на одно колено. Поза моментально ученому напомнила позицию для стрельбы из противотанкового ружья, и, откровенно говоря, это она и была. Однако вместо ружья – какого бы то ни было – подрывник извлек из кармана разгрузки продолговатый футляр синего цвета и в обеих руках протянул ученому. Пружинный замок щелкнул, крышка открылась. Ковальски непонимающим взглядом уставился на содержимое.
Внутри лежали очки. Его, черт подери, запасные очки, которые вместе с другим нехитрым скарбом он не забрал с «базы» – в тот момент ему было не до шастанья по шкафам и сейфам.
Ученый перевел взгляд на Рико. Тот старательно улыбнулся. Жутковатое зрелище, если не привыкнуть, но он-то привык давно…
– Гм, – выдавил ученый, чувствуя, что от него ждут каких-то слов. – Это… это очень своевременно. Спасибо, Рико.
Рико заурчал, как трактор на малых оборотах.
Тем не менее, протянуть руку и, наконец, снова стать полноценным зрячим членом общества Ковальски не решался вот так сразу. Во всех действиях старого знакомого он прослеживал какую-то закономерность, они были как будто шифр еще одного вопроса, и нельзя было взять очки и не ответить на него. Ученый смутно понимал, что именно это за вопрос, однако логика сейчас бы его не выручила. Он просто прислушался к себе, и к тому, что ему самому хотелось бы ответить.