Правда Бориса
Шрифт:
– Да-а, царство небесное, гончему псу Малюте.
– Теперь этими гончими псами и мы стали, во главе с Годуновым. Загоним его недругов, сделаем ему доброе, ответит ли добром?- покачал головой Дмитрий.
– Главное, служить добру. Оно и не обойдет стороной. Смертоубийство-грех, мы должны помочь Борису. Отстоять его правду. Верю ему. А боярин, кажись, здорово струхнул. Пока всё как надо. Жрать охота после боярской репы.
Приятели скорым шагом дошли до реки Капельки, перебрались через неё вброд. Далее двинулись вверх по Самотёке. Там их нагнал запыхавшийся Смола:
–
Глаза его горели жадностью и обидой. Отпираться не стали- помог, значит, помог. Отдали обещанные два рубля. Похлопали по плечу: "Еще понадобишься". "Всегда рад помочь божьим людям", - сказал с поклоном Смола.
За изгибом реки, в лесочке, нашли своих привязанных к деревьям коней. За ними следил, нанятый за полушку, крестьянин. Отмылись от грязи в бурных речных водах, переоделись, отправились в село Сущёво, к истоку Самотёки.
Вечером, в местном кабаке, Губова и Кашку должен был найти человек от Годунова. Он их сам узнает. Подойдет, покажет розовый камушек с буквой "Б"- знак Бориса.
В Сущёво сразу отыскали цирюльника-брадобрея, обстригли свалявшиеся лохмы, обгрызенные черные ногти, поправили бороды на немецкий манер.
Кабак, в который после направились, местные называли "Одноглазый сыч". То ли потому, что его хозяин был косой, то ли из-за деревянной птицы с одним оком у входа. Потребовали вина, рыбы, куриных потрохов с горохом. Ели жадно, молча, сосредоточенно, как будто нищенствовали целый год.
Сентябрьское солнце за мутным окошком уже припадало к земле, а к ним никто не подходил. В кабаке народу было немного: несколько бывших стрельцов в заношенных кафтанах, да пара крестьян с мешками овса- видно, не успели продать, дожидались другого дня.
Вдруг почувствовали, что сзади кто-то стоит. Обернулись. На них пристально смотрел...Федор Лопухин, жилец боярина Мстиславского. Откуда взялся?
– Здорово, юродивые, давно не виделись. Знатно, гляжу, нанищенствовали, напредсказывали, ни в чем себе не отказываете. Людишки наши доверчивые, грех не попользоваться. Мой хозяин, вон, до сих пор от страха по стенкам бегает. Ха-ха.
Василий сжал рукоять походного ножа на поясе, Кашка примерился к соседней лавке- его излюбленному средству защиты в кабаках.
– Ну, ну, охолонитесь,- сказал Лопухин.- Не хватало еще поубивать друг друга.
Федор положил на стол розовый камушек с буквой "Б".
Именины Шуйского
Встречали Бориса Федоровича, словно это он был именинником. У княжеских палат, что на Воздвиженке за монастырем Честного Креста Господня, Годунова поджидали: сам боярин Иван Петрович Шуйский, его брат Андрей с сыновьями Василием и Андреем. Рядом- Голицын, Налимов, Воротынский и Мстиславский. Иван Федорович переминался с ноги на ногу, не знал куда деть руки и будто что-то жевал старческими губами. Лицо бледное, перепуганное.
Вместе с боярами толпилась у ворот княжеская челядь- молодцеватые парни в чистых льняных рубахах с закатанными рукавами, словно собирались приняться за серьезное дело,
Вперед вышла дочь князя- высокая и худая, похожая на жердь Степанида. Она с поклоном преподнесла Годунову, как дорогому гостю, пирог с изюмом. Борис отломил кусочек, тоже ей слегка поклонился. Отправляя хлеб в рот, думал- не станут же травить прямо на пороге при скоплении народа! Не посмеют. К тому же всё уже, вроде бы, известно как они поступят. Вроде бы...именно что вроде. Чего ждать от этих неблазников и сам бес не знает. Ишь, Шуйский-то лыбется, а у самого в глазах ненависть лютая. И чего-то не видать митрополита Дионисия, вероятно, не отважился пресветлый присутствовать при таком грехе. Эх, люди...ну, попомните вы у меня эти именины. А вот и Мишатка Губов, на него надежда.
Борис Федорович приехал не с пустыми руками. В подарок имениннику привел вороного персидского скакуна в атласной попоне. Шуйский, кажется, забыл обо всем, бросился осматривать коня. Обнимал и целовал за него Годунова вполне искренне. Любил Иван Петрович лошадок, души в них не чаял. С войны всегда пригонял целый табун. В Пскове, где воеводствовал после победы над Стефаном Баторией, имел целых три огромных конюшни и каждого коня знал по имени. Когда государь Иван Васильевич позвал его в Москву на регентство, чтоб следить за скудоумным наследником Федором Ивановичем, то и сюда Шуйский привел любимых животных. Правда, держать их в городе в таком количестве было неудобно, конюшни он поставил за Серпуховской заставой.
Кроме того, Годунов подарил Шуйскому три бочки польской водки. Как когда-то царский повар Малява, личный чашник боярина Тимофей, настаивал её на лесных корешках.
У ближнего забора монастыря сидели нищие и юродивые. Они трясли палками, своими искалеченными конечностями. То ли приветствовали боярина Годунова, то ли осыпали проклятьями, не поймешь. Водоотводную канаву вокруг обители, наполненную доверху дождями, правили стрельцы. Ими командовал раздетый до пояса десятник. Ливни наконец прекратились и на Москву навалилась жара.
Стоявший позади боярина Мстиславского его ключник Федор Лопухин, подмигнул Годунову, кивнул, вероятно, давая понять, что все идет как задумано. Однако внутри Бориса Федоровича кипело, ноги были словно не свои...Ох, страшно. А ежели осечка? На кону его жизнь. И всего его рода. Никого не пощадят.
Шуйский с почтением пригласил Годунова в палаты. Стал показывать свое богатство, привезенное из Ливонии (теперь Речи) и Пскова. Чего тут только не было: и картины, и гобелены, и древние медные кувшины, и, конечно, дорогое оружие. Утомлять, слава Богу, долго не стал, проводил в "личную приемную залу" на втором этаже за княжескими покоями.