Правда Бориса
Шрифт:
– Ха-ха,- натужно рассмеялся Шуйский.- Мальчонку своего на кол посади, Бориска, наелся бы баранинки и уже с архангелами беседовал. Неблазных помощников себе набрал.
– Не беседовал бы,- твердо сказал Михаил.
– Это почему же?- удивился Годунов.
– А потому что, когда все из кухни вышли, я отравленные ребра в помойку выбросил, а в такую же миску других из котла положил.
– Тьфу!- сплюнул в сердцах Шуйский.- Целую паутину у меня перед носом сплели. Радуйся, твоя взяла.
– Да, теперь не отвертишься, Иван Петрович,- сказал Борис. Он обвел злым взглядом остальных заговорщиков.- И вы все перед земским судом ответите! Молите бога, чтобы... царица Ирина пребывала в ближайшее время в хорошем настроении.
Заговорщики поникли окончательно. Решающий голос не только в Боярской думе, но и в земстве принадлежал царю. Федору Ивановичу-то все равно, а вот сестра Годунова уж постарается за братца отомстить.
Всех "воров" отвезли в Разбойный приказ на Никитской. А Годунов пригласил в свои свежевыстроенные хоромы в Зарядье обоих Губовых, Кашку и Лопухина.
– Спасибо, други, без вас бы я пропал. Но это еще не всё, это только начало. Скажи, Михаил, как бы я узнал от тебя, где яд.... ежели его нигде не было?-спросил он Михаила.- Промахнись я, князья бы сразу догадались.
– Не промахнулся же,- ответил, ничуть не смутившись, младший Губов.- Не мог я яд в тарелке оставить, коль видел что его в нее подсыпали. А ежели бы я оплошал, что-нибудь перепутал? Всю жизнь бы за твою погибель грех носил. А так, славно все вышло.
– Славно,- подтвердил Борис.- Бог помог. Хорошего сына вырастил, Василий Васильевич, спасибо.- Да вы кушайте, что сидите как на именинах Шуйского? Ха-ха.
Все засмеялись и с волчьим аппетитом набросились на еду.
Расплата
Злодеев увезли на простых телегах, со связанными сзади руками в Разбойный приказ на Варварке, что находился теперь у церкви Святой Варвары Великомученицы. Дивились люди, открывали рты, крестились- виданное ли дело-знатных бояр, князей везут, как грязных воров. Мальчишки бежали за телегой, свистели, бросали вслед камнями. Раз повязали, знать по делу, кто-то более сильный нашелся, а слабому- никакого почтения. Приказные дьяки и подьячии чесали натруженными перьями за ушами-уж и не припомнить, когда сюда знатных доставляли. Иван Васильевич, как правило, сам разбирался с высокопоставленными проказниками, после его смерти их делами ведал земский суд. А тут- на тебе, подношение. Шуйского, Голицына, Воротынского и постоянно плачущего Мстиславского, доставил в приказ Федор Лопухин со стрелецкой стражей. Иван Федорович всю дорогу ему кричал : "Я ж злодеев выдал, меня-то за что? А?" Лопухин только ухмылялся, почесывая свою якорную бородку, а князь Шуйский пинал Мстиславского ногой: "Уймись, вымесок псовый, чтоб у тебя зенки поганые полопались".
– И что с ними делать, кто велел?- спрашивал Лопухина дьяк Самохин.
– Кто надо, тот и велел,- отвечал, морщась как от зубной боли, Федор.- Вскорости нужную бумагу от царя Федора Ивановича получишь. А пока запри их покрепче. Охранять будут мои люди.
Лопухин уже не сомневался, что стал ближним товарищем Бориса Годунова. Ну а как без него бы провернули все это дело? Одних бы Губова и Кашки не хватило. Они тоже порывались сопровождать через Москву бояр, но Лопухин их отстранил- "сам справлюсь". Очень уж хотелось, чтоб все видели, что он теперь стал большим человеком. Борис тогда кивнул в знак согласия- мол, желает отличиться, не надобно осаживать. Люди жаждут не только хлеба, но и славы.
Упирающегося Мстиславского вместе со всеми запихнули в железную клетку в подвале. Перед тем, как захлопнулась низкая дверка, он припал мокрой от слез и соплей бородой к решетке: "Я ж тебя пригрел, Федор. Как дружка почитал, доверял, а ты..." "Извини, Иван Федорович,- вздыхал Лопухин.-Теперь ты во власти Годунова. Каждый отвечает за свои оступки- кто сломанными руками, кто ногами, а иной и головой. Моли Создателя, чтоб простил тебя Борис".
Как быстро меняется в Москве отношение к людям- от почитания, до презрения, заговорщики убедились сразу. Им даже не бросили в клетку соломы, а на просьбу Шуйского дать напиться, стражник лишь ударил древком бердыша по клетке: "Сиди смирно, а то слезами напьешься".
В подпол спустился дьяк Иван Самохин. Долго качал головой, но не произносил ни слова, только цокал языком. Потом сел за небольшой стол под свисающими с низкого свода цепями с загнутыми крюками, стал что-то записывать в амбарную книгу.
– Кто такие, назовись,- наконец хмуро сказал он.- По одному.
– Да ты что, Богдан, меня что ль не узнаешь?- опять припал к решетке Мстиславский.
По ней снова стукнул рукояткой топора с широким лезвием стрелец. На этот раз попал боярину по пальцам. Тот взвыл. Стражник расхохотался:
– Еще не трогали, а он уже орет. Во потеха будет, когда тронут.
Дьяк не ответил на вопрос, повторил:
– Назовись каждый.
А потом обернулся на стрельца:
– Свечей поболее принеси, в чернильницу попасть не могу.
В подполе было довольно светло от факелов, но стрелец спорить не стал. Приладил высокий бердыш к стене, медленно стал подниматься по скользким каменным ступенькам. Когда скрылся, Самохин поднял на узников глаза:
– Всех знаю, Иван Федорович, да разве я в силе? За митрополитом Дионисием подьячего незаметно послал, велел ему на площади крикнуть, что злодейство неимоверное творится, родовитых бояр, опекунов царя в темницу на Варварке заточили.
– Век буду за тебя молиться,- прослезился Мстиславский.
– Спасибо,- выдавил из себя Шуйский. Он все еще никак не мог до конца осознать, что заговор провалился, а его собственная жизнь теперь висит на волоске. И этот предатель Мстиславский... Хотелось придушить его прямо здесь, в клетке. Но Иван Петрович его трогать не стал и пальцем. Скоро придет Дионисий, люди прибегут, все должно быть пристойно, без свары. Но что говорить толпе, коль Мстиславский все Годунову открыл? Как теперь выкручиваться? Только на митрополита и надежда.
Тем не менее, Шуйский презрительно сплюнул под ноги Ивану Федоровичу. Тот, казалось, и не заметил, мокрыми, заискивающими как у собаки глазами, глядел на дьяка:
– А правда ли ты послал за Дионисием?- спросил он.
Ответить дьяк не успел. В подпал вернулся с пучком свечей стрелец, положил их перед Самохиным.
– Назо-ови-ись,-повторил растяжно приказной дьяк.
Еще до приезда митрополита Дионисия, на Варварке собралась большая толпа. Стояла с любопытством, грызла семечки, вполголоса переговаривалась, не зная чего ожидать. Но видно, что-то намечается, раз народец-то привалил. Сказывали, вроде у стен Кремля, что то ли князя Шуйского убили, то ли сам зарезался. А у приказа теперь его тело на обозрение выставят. Кто убил, зачем?