Правда Бориса
Шрифт:
От вопроса царицы, оба засмущались еще больше. Первым заговорил Дионисий:
– По твоему указу, матушка...вернее, царя Федора Ивановича, князей знатных в Разбойном приказе держат, в злодействе обвиняют.
Ирина поморщилась- ну и язва этот Дионисий, матушкой назвал, когда знает что народить не может. Впрочем, святейший прав, при таком царе она матушка и есть- всей России.
– Лишь земский суд обвинить может, святейший,- ответила царица, глядя прямо в глаза митрополиту.- Отравители же пока задержаны для дознания. Но то по праву, на них многие указывают. Например, боярин Мстиславский. И жилец...как его? Михаил, кажется.
– У Ивана Федоровича могут быть свои счеты с Иваном Петровичем Шуйским,- покачал головой Дионисий.- А мальчонка...что с него взять? Что вложат в уста, то и скажет.
– Что ж по- твоему, Мстиславский сам себя оговорил, чтоб голову на плахе сложить? Он что, скудоумец? У него и так ноги сохнут, тело, сказывают, в язвах, не иначе скоро помрет. И зачем ему вместе с Шуйским Воротынского и Голицына под монастырь подводить? А, главное, все семейство свое до седьмого колена на веки позорить. Дочка-то его Иришка, мне в затылок дышит. Не так ли?
На это у митрополита не нашлось что сказать. Он заерзал на стуле с бархатной обивкой, поискал глазами кувшин с водой, но не найдя его, тяжело, сухо сглотнул. А Ирина продолжала:
– Не веришь Мстиславскому и мальчонке, так ты вон у Никиты Юрьевича спроси.
Дионисий с удивлением взглянул на Захарьина. А тот достал из кармана золоченого немецкого кафтана шелковый платок, вытер лоб и жирный, пористый нос. На самом его кончике назревал, видно от переживаний, большой прыщ.
– Да, так- сказал боярин.
– Что "так"?- недобро спросил митрополит.
– А то, святейший, что и я молчать не стану. Расскажу на суде, как ко мне приходил Голицын и подбивал на непотребство.
– Вона ка-ак, значит.- Дионисий округлил глаза так, что, казалось, они сейчас выпадут из глазниц.- Вона...
Он встал, задев широким рукавом посох. Серебряная реликвия с грохотом упала на пол. Поднимать митрополит палку не стал, подошел к окну, принялся всматриваться куда-то вдаль. Долго молчал.
– А надобно ли тебе, матушка, то?
– Что?- не поняла царица.
– Возвращать времена Ивана Васильевича, упокой душу...Мало ли крови по земле русской уже растеклось, высохнуть еще не успела. Снова за топор, теперь уже ты? Сколько же мук терпеть и издевательств над собой нашему человеку! Европа над нами потешается, варварами называет, потому как крепче врагов, самих себя ненавидим, изничтожаем. Сила-то в добродетели, смирении и прощении, а не в топоре. Хочу чтоб родина наша процветала, а не слезми умывалась. Что б зло в сердцах было искоренено.
– Предлагаешь зло оставлять без наказания?
Митрополит резко обернулся, приблизился к царице, наклонился к ее лицу:
– Зло всегда наказывается. Наказывается Богом!
– Заповедь забыл, святейший: "Кто не борется со злом, тот приумножает его".
– Вечная книга учит нас побеждать зло добром, - сказал отчетливо, выделяя каждое слово, митрополит.- Добром!
– Вот придет в следующий раз крымский хан к Москве, попробуй убедить его добром отступиться, поглядим что получится. На голое добро понадеешься- ни с чем останешься. Нет, светлейший, добро должно быть в крепкой кольчуге и с острой секирой. А правда, да -неприкасаема. Натворил-отвечай перед людьми, ибо ты человек, а не дух святой. Пред Богом же еще найдется за что ответить- за помыслы скверные, поступки окаянные и...слабость. Не имеет права человек быть слабым, тем более облеченный властью, ибо сила ему дана чтобы бороться с сатаной и его слугами. Нещадно и постоянно. Ладно, поговорили.
У митрополита задергался левый глаз, на лбу вспухли синие жилы. Всегда белое, как обескровленное лицо, стало пергаментным.
– Гонишь?!
В кабинет заглянул Федор Иванович:
– А мне сейчас пирог с малиной принесут.
Он приложил дудку к губам, издал ею несколько резких звуков, засмеялся, скрылся за дверью.
Ирина вдруг улыбнулась, тронула подрагивающие пальцы митрополита:
– Что ты, Дионисий! Поняла к чему клонишь.
Остыл и митрополит, опустился рядом.
– Ни к чему нам теперь раздрай,- вымолвил он ровным голосом.- А тебе особо. Ну зачем вокруг себя врагов плодить? У Шуйских- семья большая, влияние. Справишься ли? Голицын, Воротынский - ладно. Отправь их по разным городам. А князя Шуйского усади за один стол с братом, пусть мировую выпьют.
– Согласится ли братец?
– Уговори.
– Ох, святейший, не иначе какую выгоду свою преследуешь.
– Преследую, -охотно согласился Дионисий,- грехи свои пытаюсь тем самым умалить.
– Ой, ли? Отчего же о князе Мстиславском не говоришь? Этих ушли, с этим помирись, а с Иваном Федоровичем что делать?
– Пока его Ирина над тобой висеть будет, не успокоишься. Найдется для князя местечко в Кирилло-Белозерской обители. Славно там на берегу Сиверского озера, тихо. Библиотека знатная имеется, пусть книги старинные читает. И дочку его туда же.
Услышав про библиотеку, Ирина задумалась- долго уже ломала голову что делать с книгами государя Ивана Васильевича и прочими реликвиями, что патриарх Филарет схоронил по его приказу в Коломенском под церковью Вознесения. Римлянам приданное Софьи Палеолог вернуть? Теперь бы они стали неплохой опорой. С Речью мир некрепкий, надобно бы продлить, сил нет более воевать. И здесь католический папа мог бы содействовать. Или оставить покуда? На другой случай. Самим-то книги, вроде, не надобны, никто и не вспоминает.
– Так тому и быть, святейший,- хлопнула Ирина маленькими красными ладошками по столу. Поднялась. Повторила:- Так тому и быть. Федор напишет указ прекратить дознание и отпустить всех... проказников с миром по домам. Прямо сейчас. Что скажешь на то, Никита Романович?
– А что скажешь на мудрость? Верно решила, Ирина Федоровна. Поражаюсь твоей прозорливости, Дионисий. Мне регентство теперь в тягость, болезную. Пусть один Борис Федорович справляется. Головным опекуном станет.
В знак благодарности за лестные слова, митрополит слегка поклонился Захарьину. Гордо, с чувством выполненного долга пошел к дверям. В них столкнулся с царем Федором. Тот перегнулся через его плечо, крикнул Ирине: