Правда и кривда
Шрифт:
— Идут два полуголодных чудака и чему-то радуются, — покосился Григорий Стратонович на Марка и засмеялся.
— А почему бы и не радоваться? — бросает веселое лукавство в морщинки под глазами и в подковку усов. — Пахоту заканчиваем, все всходит и растет, как Дунай, дожди идут, будто по заказу, у людей увеличилось радости, и, снова же, лес достали. А вот чего тебе радоваться — не знаю.
— Чего? — Григорий Стратонович поднял голову вверх. — Небо какое! Божественное!
— Божественное.
— Гремит на зеленое дерево?
— На зеленое, на урожай.
— И школа растет, и записки понемногу пишутся, и ко всему этому я уже дал сегодня пояснение корреспонденту областной газеты.
— О чем? — сразу скривился Марк. — То самое крутится?
— Тот же ведьмовский клубок. Новая анонимка пришила на меня о картах в партизанском отряде.
— Ну, а основания были для доноса?
— Были. Поцилуйки всегда так делают, чтобы к зерну правды подбросить горсть грязи… В отряде, действительно, зимними вечерами ребята играли и в дурака, и в очко — денег хватало и советских, и немецких. Мы с комиссаром начали бороться против игры в очко. Кое-кто бросил играть, а наиболее активные картежники начали таиться от нас. Однажды вечером я наскочил на их теплую компанию. Они как раз банк метали и так увлеклись, что не заметили, как я сел у самого банка. Переполошились, повскакивали ребята с мест, а я к ним:
— Садитесь!
Сели они, отводят глаза и от меня, и от банка, где лежит целая груда денег.
— Кто метает банк? — спрашиваю.
— Да… Мы больше не будем… Вот увидите, товарищ командир.
— А чего зарекаться? — заговорщически посмотрел на них. — Давайте и мне карты.
— Товарищ командир, увидите, не будем… — крутятся ребята, будто на горячее сели.
Еле я уговорил их сыграть со мной и сразу же сорвал банк.
— Вот этого не ждал от вас, — удивился Марко.
— Да я и сам не надеялся, — беззаботно ответил Григорий Стратонович. — Словом, в тот вечер я обыграл всех своих картежников, набил мешок деньгами и отнес комиссару. А когда к нам прибыл самолет с Большой земли, мы деньги передали в Государственный банк. Хорошо, что у меня расписочка сохранилась, а то таскали бы теперь, что присвоил себе тот чертов банк.
— Когда же мы избавимся от этого отребья, что отравляет жизнь? — возмутился Марко.
— Этого, наверное, никто не скажет. Плывут разные доносы, анонимки во всякие места, и каждый дает им ход, думая, что становится на защиту правды. Так и сходятся правда и кривда. Человек терпит, мучится, а доносчику что? Не выгорело в одном месте — строчит в другое. За доносы у нас не наказывают, доносчик чувствует себя почти неприкосновенным лицом — персоной грата.
И тут ударил гром.
— И на их головы придет гром! — сказал Марко. — Это страшная, но временная зараза.
— И я так думаю.
С вьющейся дороги к ним охлябь [46] подъехал Демьян Самойленко, бригадир первой бригады, грозный с виду мужичонка с такими темными румянцами, какие осенью бывают на листьях груш. Списанный по чистой танкист, который жег, гладил и таранил врага и сам горел, как факел, он уже вовеки пронесет грозу в своих больших артистичных глазах. И даже теперь, когда в них отображался человек, над ним тоже полыхали отблески далеких битв и пожаров.
46
Охлябь — без седла.
Демьян соскакивает с коня и строго отдает честь обрубком руки.
— Марко Трофимович, уже и просо в земле! Теперь, можно сказать, выскочили на сухое: пахоту под оврагом закончили!
— Спасибо, Демьян, — положил обе руки на плечо бригадиру.
— Аж не верится, — радостно вздохнул бригадир. — Что дальше делать?
— Тракторами поднимать пар, глубина пахоты: двадцать семь — двадцать восемь сантиметров.
— Для чего так глубоко?
— Сам подумай: прошлый и этот год были щедрыми на дожди, значит, надо ждать, что следующий принесет засуху. У нас оно почти всегда крутится так: на два влажных года третий приходится сухой. Итак, загодя надо готовиться к битве с ним, не прогадаем.
— Будут трактористы бунтовать.
— А мы с ними по-доброму должны поговорить и договориться. Коней сегодня же пустить на подножный корм, а завтра — пахать людям огороды.
— Это дело! — Самойленко одобрительно кивнул головой. — Сколько за пахоту брать? Соседи платят по четыре рубля за сотку.
— Упустим рубль. Старикам и сиротам пахать бесплатно.
— А когда кто не выполняет нормы?
— Тем пока что не пахать.
— А Безбородько?
— Безбородько? Пусть он попробует доносами пахать.
Еще раз загремело, все кругом притихло, и враз майский дождь широко пустил над землей сизовато-синюю сетку.
Самойленко вскочил на коня и поехал к своей бригаде, а Бессмертный и Заднепровский спустились к ставку, над которым упорно вытанцовывал дождь.
— Сколько за эти дни прибыло воды, — удивился Григорий Стратонович.
Они перешли плотину, прислонились к развесистой, с выбитым сердцем вербе. Оглядываясь кругом, Марко увидел, как над самой водой пролетели два кулика-травника, в клювах они держали сухие стебли травы. Вот птицы припали к воде и через минутку с жалобным попискиванием отлетели в сторону.
Не этих ли птиц он встретил на снегу, когда возвращался домой? Травники, уже одетые в весенние одежды, поблескивающие белыми зеркальцами на крыльях, снова со стеблями спустились к воде и снова в тревоге подались на луг. Почему они так беспокоились?
Марко, крадучись, осторожно пошел по-над берегом. И то, что он увидел, взволновало и поразило его. Прямо на траве лежало вымощенное из сена невысокое гнездышко, а в нем крестиком прислонялись четыре светло-охристых пасхальных яйца. Вода уже подбиралась к ним, и маленькие птицы напрасно старались стеблями сена поднять вверх, защитить от волны свое непрочное гнездышко, своих будущих детей. Еще плеснет вода раз-другой и заберет с собой и гнездо, и пасхальные яйца.
Вот травники увидели нового врага — человека, выпустили из клювов стебли и затужили беспомощной птичьей тоской. Марко для чего-то шикнул на них, достал нож, не касаясь гнезда, вырезал вокруг него землю, вынул ее и перенес на более высокое место, куда не дойдет вода. Здесь, между кочками осоки, он и примостил гнездо, не зная, вернутся к нему птицы или нет.
Мокрый, обрызганный, он обеспокоенно пошел к вербе, с которой гром выбивал последнюю муку истлевшей сердцевины.
Возле нее улыбался к нему учитель, который видел все приключение с птицами и их гнездышком.