Правда и кривда
Шрифт:
— Теперь наш колхоз стал легкий, как птица, тронь — и полетит.
Вот и летят сегодня куклы, завтра еще что-то полетит, а люди работают, тоскуют, ропщут, зарабатывают нищенские граммы, но надеются, что закончится война и начальство налоги уменьшит и безбородьков погонит с постов и президиумов, потому что иначе — погибнет село. И в тяжелейшие будни село надеялось дождаться своего праздника, с хлебом-солью на столе, с детьми вокруг стола и с правдой возле хлеборобского дела.
И палки, и мысли утомили Марка, но не мог он выбросить сейчас ни своих костылей, ни мыслей, ни ожиданий. Правда, от костылей избавиться быстрее, а когда повеселеют его мысли, как вон те две звезды, обведенные золотистым, с предвесенней влагой, туманцем?.. Скорее бы закончилась война!..
Вот уже скоро и его двор. Он снова, собираясь отдохнуть, останавливается возле чьей-то обсыпавшейся печи и замирает: из челюстей печи высунулись чьи-то ноженята, примостившись на шестке. Марко сначала растерялся. В голову жгучими угольками посыпались страшные предположения, и он чуть ли не выпустил из рук запотевшие костыли.
«Что-то надо делать, что-то надо делать», — несколько раз молотом била та же мысль. Но что именно делать — не знал. Наконец с опасением наклониться к шестку. Ему показалось, что он услышал чье-то дыхание. Или это, может, ветерок зашелестел? Нет, таки на самом деле дыхание! Фу! Теперь он одной рукой потрогал растоптанные сапожки, и в них ощутил жизнь. От сердца понемногу начал отлегать страх, и Марко уже потянул ноженята к себе. Из глубины челюстей послышалось невыразительное бормотание.
— Гей, кто там зимует!? — почти радостно закричал. — Ну-ка, вылезай скорее!
Ноженята зашевелились, подвинулись ближе к Марку, перегнулись и скоро перед мужчиной вкусно и заспанно потягивался Федько.
— Ну и напугал ты меня, головорез, — потянулся рукой к мокрому лбу. — Что ты здесь делаешь?
— Что делаю? Ночую. Разве что? — зевнул и сразу же улыбнулся Федько.
— В печи ночуешь?
— А что же, на снегу? — и себе спросил паренек, доставая с шестка свои книжки и тетради.
— Так у тебя нет никакого приюта?
— …Я всегда у себя в погребе ночевал. А сегодня, пока был на станции, вода подтопила погреб. Так надо же было где-то ночевать, — рассудительно сказал паренек и хихикнул: — Так вы очень перепугались?
— И не спрашивай. Пошли, Федя, ко мне.
— Если пошли, то и пошли, — сразу же согласился паренек и дмухнул на свой ученический пакетик.
В землянке давно беспокоилась мать, вытягивая свою бесконечную нить.
— Где так, сынок, задержался? А я уже чего ни передумала: не упал ли на дороге. Мерзлота, гололед теперь, что и здоровый рушится с ног, как старик-побирушка. Федя, а тебе не пора спать?
— Он, мама, пока что поживет у нас, а дальше увидим. Правда, Федя?
— Не знаю, — растерялся паренек. — Я завтра вылью воду из погреба и переберусь туда.
— Ой ты горе мое, — Марко прижал ребенка. — Раздевайся скорее, есть не хочешь?
— Я же у вас ужинал.
— Но в печи тебе, может, такие приснились блюда, что сразу оголодал. Не снились?
— Маму видел во сне, — тихо сказал паренек, и лицо его стало взрослее. — Они шли долиной, а я настигал их и догнать не мог.
— Уже и не догонишь, дитя, — запечалилась Анна и кончиком платки вытерла глаза. — Не тесно вам будет здесь? — показала на застеленный помост из нескольких досок, который служил кроватью.
— Поместимся, мама.
— Должны. Только подушек у меня нет. Мурашки и те имеют подушки, а мы сейчас без них живем.
— Как, Федя, переживем это бедствие, или ты никак не можешь без подушек?
— Такое скажете, — улыбнулся паренек, снимая великоватую рубашку.
— Мама, а что делает Тодох Мамура?
— Нашел кого против ночи вспоминать, — сразу же недовольство начало затекать в ее морщины. — Был душегубом и вором, таким и остался. Сначала он грабил отдельных людей, а теперь весь колхоз. Безбородько назначил его завхозом.
— Мамура — и завхоз!?
— Ну да. Вот и стараются оба, социализм растягивают по уголкам и закоулкам.
— Ну, а люди как же?
— Люди! Да кто советуется с ними? Мужчины на войне, а здесь бабами командовать не тяжкое терпеть, трудности военные, — перекривила Безбородько. — Его иногда еще и нахваливает начальство, потому что сяк-так выполняет планы. Хитрый мурло, знает: сколько бабы ни станут кричать, но не они, а начальство будет снимать или назначать его. Отдыхай уже.
С невеселыми мыслями ложился Марко. Он долго не мог уснуть, а когда сон начал плести возле глаз свою теплую основу, ее разорвал зайчонок: он хоть и тихонько прыгал по землянке, но крепко бил о пол обрубком хвоста.
…К Марку сходились и сходились люди, и те, что жили, и те, что остались только в списках. Потом приятное покачивание вынесло землянку наверх, и она стала хатой, из окон которой было видно сады, луки и ставок. Сады были обгорелыми. Но на их черных искореженных руках буйно цвел и трепетал розовый цвет. Марко в удивлении остановился перед одной яблонькой, которая завершалась роскошным гербом цвета, припал к ее обугленному стволу и услышал под корой перестук сока. Он так отзывался в дереве, будто оно имело человеческое сердце. А на пруду рыбаки тянули тяжелую тоню, над ними пели те самые кулички-травники, которых он видел под кустом телореза. Дальше появилась церковь, старые образа на ней казались потемневшими куклами пряжи. Сучковатый отец Хрисантий встретил его с какой-то бутылкой в руках и хитро улыбнулся:
«Нет вашего Заднепровского, — уже в новой школе орудует. А я перехожу в самодеятельность. В последний раз в церкви пью, хватит грешить».
Марко пошел в школу. Возле осокорей, где он встретил свою судьбу, над ним загремел пушечный гром. Марко поднял голову и на облаке увидел бородатого веселощекого деда с солдатскими обмотками на ногах. Дед подмигнул ему:
— Испугался? Это не пушки, а я, гром, гремел. Слышишь, война закончилась! Вот и будь здоров и ничего не бойся. Поплыл на облаке прорицать победу…
Марко проснулся с улыбкой на устах, повернулся, крякнул и услышал тихий голос Федька:
— Вы не спите?
— Не сплю.
— А слышали, как во сне смеялись?
— Не слышал.
Паренек рукой нащупал Маркову руку и что-то ткнул в нее:
— Возьмите себе, Марко Трофимович.
— Что это, Федю?
— Зажигалка. Все-таки пусть она будет у вас. В хозяйстве пригодится, — сказал словами Марка.
Мужчина понял, что сейчас делается в детской душе.
— Ну, спасибо, Федя, за подарок. Теперь и я буду с огнем! Давно не имел такого славного подарка.