Правда и кривда
Шрифт:
— Запорожскую Сечь начинаете собирать?
— Такие сечевики пригодятся, чтобы нужду нашу подсечь.
— Ярослав, поедешь с горючим своего дяди к Марку Трофимовичу Бессмертному?
— К Бессмертному?.. Тому самому? — оживилось лицо Ярослава, и он с любопытством взглянул на Марка.
— К какому «тому самому»? — спросил Борисенко.
— Ну, к тому, что Безбородько в пруду купал?
— К тому же.
— Тогда поеду! Где уж мое ни пропадало! — радостно согласился тракторист.
XXII
В
Во дворе Гордиенко стояло несколько свежих ульев, а над ними с перекладины нависал старый, потемневший колокол. Марко остановился возле него.
Далекие годы, далекую молодость напомнил этот трофей котовца Гордиенко. Напомнил и ту молоденькую учительницу, которую все удивляло в его селе. Увы, все это давно отшумело-отгуло и стало только то тревожным, то удивительным воспоминанием.
Марко подергал рукой колокол, слегка качнул било, и медь, которая еще недавно мучилась в земле, отозвалась низким певучим голосом.
Еще в сорок первом году, когда фронт приблизился к селу, Зиновий Петрович закопал свой колокол посреди двора, закапывая, приказал соседям:
— Так вот имеет человек лишнюю работу. Ну, да колокол можно закопать и откопать, а фашизм надо только закопать. Еще будет гудеть над его могилой мой колокол. А как же, будут иметь праздник и люди, и колокол.
— Люди закапывают добро, а мой что выдумал! — ляпнула тогда тетка Христя. — Старое как малое…
В землянке Гордиенко стоял гул, на небольших оконных стеклах шевелились человеческие тени. Когда Марко отворил двери, он увидел за столом хозяев, деда Евмена, Василия Трымайводу и его тетку Марию, бригадира Демьяна Самойленко, Софию и Галину Кушниренко, Емельяна Коржа, Петра Гайшука и красавицу Ольгу Бойчук с веселыми глазами и тем нежным мартовским туманцем на щеках, на котором позже прорастут веснушки. Тетка Христя первой бросилась к Бессмертному, неся на лице улыбку, а на ресницах слезы.
— Добрый вечер, Марко. Садись, дитя, к столу. Вот спасибо, что зашел на радость нашу.
— На какую радость?
— А ты будто не слышал? — тетка Христя изумленно и даже немного обижено развела руками, а в разветвленных, как корешки, морщинах ее лица засветилась добрая улыбка.
— Она, Марко, думает, если ее сын стал генералом, так об этом сразу должен знать весь мир, — насмешливо отозвался Зиновий Петрович.
— А может, его и будет знать весь мир! Видишь, сыну еще и тридцати годков нет, а он уже генерал по артиллерии! Не то, что ты! — пренебрежительно взглянула на старика.
— Если бы я так рано не женился на тебе, может, до сих пор и маршалом был бы.
— Правда, Зиновий, правда: жена — главное препятствие нашему брату, — отозвался Евмен Дыбенко.
Марко обнял тетку Христю и поцеловал
— Садись уже, генеральша, а то картофель задубеет, — так же насмешливо сказал Зиновий Петрович и обратился к людям: — Что оно теперь за генеральши пошли? Вот посмотрите на мою: на ногах броненосцы с камеры, руки потрескавшиеся, как сама земля. Чем не портрет?
Тетка Христя посмотрела на свою неловкую одежду, на обувь и засмеялась. И засмеялись все, кроме Зиновия Петровича. Хоть он и говорил с насмешкой о генеральстве своей старухи, и его щедрая душа была преисполнена гордости. Только не стоит показывать ее. Он встал из-за стола, подошел к Марку, поздоровался и задумчиво сказал:
— Вот появились новые хлопоты — свой генерал.
— Да какие же это хлопоты? — улыбнулся Марк.
— Большие, — убеждено сказал старик. — Разве же это настоящий генерал в двадцать восемь лет? Ни тебе седых усов, ни шелковой бороды, ни даже живота. Вон о нем уже и французы написали, что не по правилам бил немцев. А французы — это же нация!
За столом снова засмеялись, а Гордиенко покачал главой, что-то подумал и вышел из землянки. В жилище все торжественно притихли, словно ожидая чего-то. Скоро на дворе празднично ударил колокол — раз, второй и третий раз.
— За сына? — спросил Марко.
— За тебя, — ответила тетка Христя. — За твое председательство. Мы уже знаем, что в райкоме сказали. Есть правда на свете!
— Не сошелся на безбородьках свет клином. Но цепкие они, как сорняк, — отозвался высоколобый, с упрямыми губами и резко очерченным лицом Демьян Самойленко, и в его взгляде вспыхнул нехороший огонь.
Зиновий Петрович внес в землянку самодельную, недоплетенную рафу и вручил Марку:
— На новое хозяйствование. Не забыл, для чего она?
— Для гречки?
— Точно!
— Расскажите, что оно и как оно, — попросила Ольга Бойчук, девушка с высокими грудями и рисованными бровями.
— Это Марко Трофимович расскажет. Пусть так и начинается новое председательство.
— Какое еще там председательство, — отмахнулся Марко.
— А ты не очень задавайся! — грохнул дед Евмен. — Расскажи! Кое-кто даже не знает, сколько стебель гречки содержит цветков.
— Об этом лучше всего расскажет Зиновий Петрович: он летом не вылезает из гречек.
Старый пасечник посмотрел на девушек:
— Запомните, цокотухи: каждый обычный стебель гречки имеет приблизительно триста цветочков, а на роскошном растении их бывает и шестьсот. Это мы когда-то с Марком Трофимовичем посчитали. Такой стебель вырастает из большого породистого зерна — его материнское питание дает растению и рост, и силу, и урожай. Вот я и смастерил эту рафу для отбора дородных семян. Жаль, что не приучают вас к гречкосейству.