Правда и кривда
Шрифт:
— Я, Федя, в таких правилах не разбираюсь, тут лучше посоветуйся с Григорием Стратоновичем.
— Зачем? — снова надул губы Федько. — И так переживу, где мое ни пропадало.
— А чего ты радуешься?
— Что вы стали председателем. Теперь заживем! — уверенно сказал паренек, а Марко рассмеялся.
— Как же мы заживем?
— А это вы лучше знаете, — благоразумно ответил и начал одеваться.
— Поспи еще, Федя.
— За спання не купишь коня. Я хочу немного пройтись с вами.
— Ну, спасибо за поддержку, — серьезно ответил Марко, а паренек недоверчиво посмотрел, не насмехаются ли над ним, потом успокоился.
— Если надо, я всегда помогу вам, у меня же ноги знаете какие…
— Вот и остри их к Ольге Бойчук, чтобы она собирала на разговор всех свекловодов и кукурузоводов. И к Галине Кушниренко сбегай — пусть смотается на маслозавод за перегоном для поросят.
— А будто дадут? — удивился Федько.
— Дадут.
— Навряд. У Безбородько с этим делом ничего не получалось.
— И откуда, Федя, ты все знаешь?
— А как иначе, в селе жить — и ничего обо всем не знать!
Рассвет уже вырвался из объятий ночи, когда Марко подходил к коровнику. На восходе сразу каким-то волшебным взмахом размашисто вырисовалась солнечная корона, и несколько тучек стали украшением в ее лучах. Марко слегка нажал плечом на ворота, вошел в коровник. Привыкая к темноте, он остановился и неожиданно услышал тихий мучительный стон; на него мычанием отозвалась невидимая корова, а стон повторился и перешел во всхлипывания.
Пораженный Марко быстро пошагал к перегородке для доярок. Когда он отворил легкие двери из тесины, из-за крохотного столика, вздрогнув, испуганно встала София Кушниренко, она согнутой в локте рукой провела по глазам и уже старалась улыбнуться.
— Что с вами, тетка София? — пристально посмотрел на преждевременно состарившееся лицо с по-детски ясными глазами.
— Ничего, ничего, Марко Трофимович… — застывает на устах жалостная улыбка.
— Как же ничего? Не кройтесь, говорите.
— Зачем оно тебе? — запечалилась вдова. — То — бабское, негоже тебе и слушать.
— Я теперь даже бабское должен знать — вы для чего-то вчера поднимали за меня руку. Несчастье какое-то у вас?
— Ну да, потому что счастье мне досталось такое, как тому нищему мужику, которому приснился хороший обед. И он улыбнулся во сне, а в это время шло счастье, увидело, что косарь смеется, — и обошло его.
— Так может, мы еще вернем то счастье, — в задумчивости сказал Марко. — Что же мучает вас? Вы так стонали…
— Должна была, Марко Трофимович, должна была, — не только ясные белки, даже стиснутые зубы вдовы отбили тяжелую боль. Она поправила платок и тихо заговорила: — Такая уж беда прибилась к нам, дояркам, — скот истощал, вот и напал на него стригущий лишай. Так жалко мне стало девочек наших, молоденьких, зачем им эта напасть. Вот я и забрала у них больных коров, и сама заразилась нечистью, а вылечиться не могу: никакие мази не помогают…
— И это вся беда? — улыбнулся Марко, а вдова обиделась.
— Такие же слова я и от Безбородько слышала, — сказала с укором.
— А я немного иначе скажу, — снова улыбнулся Марко. — Погадаю, пошепчу — и пройдут ваши лишаи, как рукой снимет.
— Неужели знаешь такое ворожение? — недоверчиво взглянула на него вдова.
— Знаю, тетка София: на веку, как на долгой ниве.
— А чего же ни ветврач, ни медицина ничем не помогли мне?
— Потому что медицина, несомненно, еще не выучила всего, что знают люди. Я сделаю для вас отвар дубовой коры и сладкой яблони, так и следа не останется от этой напасти.
— В самом деле?
— Конечно. Ну, показывайте свое хозяйство. Увеличилось молока?
— Конечно. Вернулись теперь из чужих рук лучшие коровы, — и понизила голос. — Вам надо молока?
— Очень, тетка София. Составьте списочек детей-сирот, и с сегодняшнего дня будем давать им хоть по стакану, по полтора молока. Бракованных, недойных коров много имеете?
— Восемь.
— Надо будет их продать.
— Как продать? — заволновалась вдова. — У нас же каждый хвост на учете. И в районе, и в области об этом знают.
— А что эти восемь коров не дают ни капли молока, тоже знают?
Женщина призадумалась.
— Навряд. У нас главное пока что, чтобы цифра исправная была, хотя и пользы от нее мало.
— Пусть мы за эти восемь коров купим четыре, пять, но дойных, не лучше ли так будет?
— Лучше-то лучше, но за уменьшения цифры и вы, и я попадем в переплет. Зачем вам с этого начинать председательство?
— Кто как умеет, так и начинает. Вечером приходите ко мне — вместе приготовим лекарство. Вот и стану по совместительству знахарем.
— Спасибо. Обнадежил меня, потому что уже на свои руки смотреть не могла, — подняла вверх руки и застыла, как боль…
Перед воротами конюшни Марко услышал не стон, а радостный смех. Конюхи сжались в кружок и, что-то рассматривая, аж за бока брались от хохота. Дед Евмен первым увидел председателя, спрятал довольную улыбку под усы, толкнул Полатайка под бок и бухнул для видимости.
— Хватит вам зубы продавать. Нашли ярмарку.
Конюхи выпрямились, оглянулись, и Марко увидел на земле смешного глиняного конька с печатью в зубах. Одно ухо коня задиралось вверх, другое свисало вниз, грива оттопырилась, и все его очертание говорило, что он без боя печать не отдаст. И вдруг Марко в чертах животинки увидел черты Безбородько. Это было так неожиданно, что он тоже рассмеялся, а к его смеху присоединились конюхи.