Правда и кривда
Шрифт:
— Как, Марко Трофимович, вам конь с печатью? — вытирая слезы, спросил Петр Гайшук.
— Дед, вы же талант! — воскликнул в чистосердечном восторге.
— Лошадиный талант, — сразу нахмурился Дыбенко.
— Истинный талант. Подарите мне своего коня.
— Бери, коли хочешь, — безразлично ответил старик. — Не жалко глины для доброго человека. Может, еще одну игрушку возьмешь? — Медленно пошел в извозчицкую и вынес завзятого казацкого конька, который, разогнавшись, казалось, готов был перескочить неизвестно какую преграду. Только в сказке
— Деда, что вы думали, когда лепили его? — спросил Марко.
У старика задрожали веки, он с удивлением хмыкнул, а в его колющих глазах засветились искорки признательности.
— Только ты и спросил, что думалось мне. Это было, слышишь, перед Новым годом. Я тогда лепил и напевал песню о коне, который выносил от погони казака. Помнишь:
А за нами татари, Як із неба хмари, А я скочив — Дунай перескочив…— На таком коне, верится, и Дунай можно перескочить. Ну, спасибо вам, деда, сделали меня именинником! — взял подарки, а старик кротко улыбнулся.
— Я тебе еще их принесу, если понравились. Эх, если б же наши кони были такими, как эти, глиняные.
В это время возле конюшни заурчала машина и послышался веселый голос Федька:
— Дядя Марко здесь?
Марко вышел из конюшни. Сначала он увидел на машине Федька, который удобно устроился на мешках с хлебом. На ходу из кабины выпрыгнул Данило Броварник и, жмурясь, пошел к Марку.
— Поздравляю-поздравляю, Марко. Вот, как обещал, привез тебе горох, чистый, горошина в горошину. Вот и сей зерно и счастье пополам, потому что довольно уже насеяно горя на земле. Ну, давай почеломкаемся, пока не поругались, — я сразу что-то выковыряю из недостатков!
XXVIII
Вдоль дороги в ряд растянулось шестнадцать плугов, латанных-перелатанных, со стертыми пятами, на деревянных и железных предплужниках.
Не такими когда-то были у него плуги, но и это старье не опечалило Марка, больше печалили изможденные кони. Однако и они сегодня казались лучшими, может, потому что гривы их были заплетены девичьими лентами. И этот будто пустячок растрогал Марка, как и то, что погонщиками были только девушки, а пахарями — деды и подростки.
— Это и для кинохроники, наверное, пригодилось бы! Пусть бы потом, через годы, посмотрели люди, с чего мы начинали, — бросил Григорию Стратоновичу, который сегодня шел в поле пахарем.
— Пригодилось бы. А на девушках, хоть как убого одеты они, — лучшие косынки. Это тоже добрая примета, — сказал Григорий Стратонович.
Когда пахари и погонщики полукругом обступили Бессмертного, он пристально посмотрел на каждого и всюду видел искреннее доверие; в одних оно намечалось усмешкой, в других — сосредоточенностью, в третьих просматривалось
— Люди добрые, — тихо заговорил к ним Марко. — Испокон века велось, что плугарь в селе — это все. И хлеб, и благосостояние пахарь держит в своих руках. И хоть как нам сейчас ни тяжело, но только мы сами можем помочь себе, чтобы на полях уродил и щедрый урожай, и наша судьба… Здесь, среди вас, нет хворых или тех, кто выходит в поле не по своей воле или без охоты?
— Нет таких, Марко Трофимович. Все вышли по охоте, — отозвалось несколько голосов.
— Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы пахали надутые или криводушные люди, которых привлекает лишь ярмарочный хлеб.
— А будет же он, Марко Трофимович, в этом году свой, а не ярмарочный хлеб? — прикладывая руку к уху, прошамкал дед Козачкивский, во рту которого виднелся единственный зуб.
— На один зуб хватит, — пошутил кто-то со стороны, и смех всколыхнул пахарей и погонщиков.
— Будет и для беззубых, и даже для очень зубатых, когда все будем трудиться, как земледельцы, а не поденщики… Не загоните коней, пусть чаще отдыхают. И в добрый путь!
Марко махнул рукой, девушки махая косами, бегом бросились к скоту, забряцала упряжь, и вся шеренга потянулась на дорогу, над которой лукаво светило и жмурилось нахмуренное солнце.
И казалось бы, что волнительного в этой будничной картине, когда в поле отправляются полуголодные пахари с исхудавшими конями, с неважным инвентарем? Но Марко взволнованно смотрел вослед плугарям, и жалко было, что сам не может пойти за плугом, потому что более всего любил пахать и косить.
Григорий Стратонович со значением посмотрел на Бессмертного:
— Вижу, завидуете плугарям?
— Завидую. Не забыли за плугом ходить?
— Это не забывается. Да и пойду догонять своего чернобрового погонщика.
— Спасибо.
— За что? — удивился учитель.
— Что не пожалели выходной день.
— О чем говорить, — улыбнулся учитель и подался настигать пахарей.
На выездных конях дорогой проехал Евмен Дыбенко, но он не повернул к председателю, а взял налево в закоулок, над которым отливали еще не высохшим листьям молодые вербы. Марко махнул рукой, и старый неохотно повернул к нему.
— Куда же вы собрались? И плужок исправный у вас, — осмотрел без никакой заплаты шестерок.
— Вот хотел огород тебе вспахать.
— Мне? — покраснел Марко.
— А разве что? Кто-то же сегодня или завтра должен тебе вспахать. Так почему не я, чтобы не отрывать пахаря с поля?
— Спасибо, Евмен Данилович, что добровольно взялись за обслуживание председателя. Вы и о Безбородько так заботились?
— Бей свой своего, чтобы чужой боялся, — и себе рассердился старик. — Когда мое невпопад, то я со своим назад. Хотел немного помочь, да сам черт тебе не угодит.
— Сначала, деда, мы вдовам и сиротам поможем, а дальше будет видно.