Правила одиночества
Шрифт:
— У меня, между прочим, мама русская.
— А ты иди, брат, на позицию, — предложил Ислам Виталику Маленькому.
— А где позиция? — спросил Виталик.
— Там, где ты сказал, — под фонарем, напротив общаги политеха.
Виталик, втянув щеки, затянулся напоследок, затоптал сигарету и пошел, сунув руки в карманы, посвистывая, что должно было выдавать в нем удаль.
Виталик Большой сказал ему вслед:
— Не робей, братуха.
— Сам не робей, — огрызнулся Виталик.
— Где этот жирный боров? — спросил Виталик Большой.
— Ты имеешь в виду Али?
— Кого
— С Эльзой прощается.
Ислам выждал, когда Виталик Маленький удалился на достаточное расстояние, сказал:
— Черемисин, пошел.
Непроницаемое лицо Черемисина изобразило подобие улыбки. Он также затоптал сигарету. Сделал несколько шагов. Перелез через забор и исчез в темноте пустыря.
— Пошли, — сказал Ислам.
— Али ждать не будем? — удивился Виталик.
— Семеро одного не ждут.
— Вот гад, специально время тянет — думает, обойдется.
— Да ладно, нас и так трое на одного, идем. Черемисин быстро бегает.
Они торопливо пошли по тротуарной дорожке вдоль футбольного поля. Вскоре послышался топот, и тяжело дышащий Али догнал их.
— Ни слова, — предупредил Ислам.
— А я и так молчу, — ответил Виталик, — я с ним после поговорю.
— Ну, время же есть еще, — виновато произнес Али, — еще только без десяти.
Виталик стал напевать вполголоса:
Как в солдаты меня мать провожала,Так и вся моя родня набежала:«Ну куда же ты, Али, ну куда ты?Не ходил бы ты, Али, во солдаты».Али молчал, стиснув зубы.
Виталик стоял под фонарем. Стойкий оловянный солдатик. Справа от общежития политехникума находилась котельная. Держа «камикадзе» в поле зрения, тройка подошла к ней и скрылась в ночной тени.
Черемисин перемахнул через забор и очутился на пустыре. В лицо пахнуло холодом и сыростью, на нагретом за день асфальте этого не ощущалось. Торопливо пошел, внимательно глядя под ноги, чтобы не напороться на торчащую местами арматуру. Через несколько минут он остановился у голубятни, которая находилась прямо напротив подъезда. Рубена возле нее не было. Отсрочка. Черемисин присел на лавочку и задумался. Посидеть немного, вернуться и сказать, что не было? Однако рискованно. Можно по шее получить от Али. Его Черемисин боялся больше всего на свете. До десяти досчитать и уйти. Откуда-то сверху раздался голос Рубена: «Чего грустишь, ара»? Голова выглядывала из будки. Ловко спрыгнул, отряхнул руки и хлопнул по подставленной ладони.
— Забыл воду поменять, — объяснил.
— Я слышал, — сказал Черемисин, — он говорил, что у него, ну это, свидание.
— Кто говорил?
— Ну этот, парень, который за сеструхой твоей бегает. Я ему твои слова передал.
Как эти районские обнаглели, — гневно произнес Рубен, — к тебе это не относится. По-человечески предупредил: отвали от девушки — нет, внагляк прет. Асма лоты [16] будто. Ладно, по-другому поговорим. Ты иди, брат, спасибо.
Черемисина не пришлось уговаривать. Легко снялся и побежал. Рубен зашел домой, чтобы убедиться в отсутствии сестры. Джульетта была дома, сидя в кресле, читала журнал «Мода».
16
Крутой (азерб.).
— Что уставился, — задиристо спросила сестра, — больше не на что смотреть? Мам, что он на меня смотрит?
Из другой комнаты послышался голос матери:
— Рубик-джан, цавоттанем, не трогай ее.
— А ты никуда не собираешься? — подозрительно спросил Рубен.
— Не твое дело, куда я собираюсь или не собираюсь. А что?
Потер лоб, глядя на сестру. Что-то не сходилось.
— Там этот доходяга, — наконец сказал он, — якобы ждет тебя.
— А ты откуда знаешь?
— Неважно.
Джульетта фыркнула, пожала плечами и уткнулась в журнал.
— Ну ладно, — сказал Рубен, — пойду пройдусь. Не отрываясь от журнала, Джульетта бросила:
— Один не ходи.
Рубен скривился в усмешке.
— Без советчиков обойдусь.
Ислам увидел, как маленькая фигурка пробежала через пустырь и перемахнула через забор. Он почувствовал, как задергалось веко. Сильно потер глаз и посмотрел на товарищей.
— Все в порядке, шеф, — сказал Виталик, — вот только братан немного беспокоит, как бы не сломался.
— Смотри, сам в штаны не наделай, — огрызнулся Али.
— Нам сегодня историк рассказывал про Лолиту, — заговорил Ислам, — душераздирающая история. Как у девочки умерла мать, а ее отчим превратил девочку в свою наложницу и два года употреблял ее в хвост и в гриву, пока она не удрала от него. Душераздирающая история, — повторил он.
— Таким козлам надо повторное обрезание делать, — заметил Виталик, — чтобы неповадно было.
— Почему повторное, — спросил Али, — он что, еврей был?
— Кажется, француз.
— Ну тогда одно, — уточнил Виталик, — но под корень.
Али передернул плечами:
— Слушай, ну что ты такое говоришь, все настроение испортил.
— А ты, небось, про Эльзу думал?
— Нет, про Джульетту.
— Хорошо, — кротко сказал Виталик, — я Виталику передам.
— Передашь, если он сегодня целым останется.
— Не каркай, — оборвал Али Ислам.
— Я не каркаю, я специально так говорю, из суеверия, чтобы он, наоборот, целым остался, — объяснил Али.
— Лучше о себе подумай, — посоветовал Виталик.
— О себе я тоже думаю, — сказал Али и незаметно вздохнул. Опрометчиво было с его стороны напрашиваться сегодня посидеть с Эльзой ночью. Главное, она обычно артачится, а тут сразу согласилась, как назло, он и спросил-то скорее по привычке, зная, что она откажется, а она согласилась. Али потоптался на месте и, дернув за рукав Виталика, спросил сигарету.
— Курить нельзя, — сказал Ислам, — ты на боевом дежурстве.
В этот момент Виталик неестественно спокойным голосом произнес: