Правила одиночества
Шрифт:
— Много курить вредно, кончайте, потом покурите, — буркнул шофер.
Но Сашка все равно закурил и демонстративно прислонился к борту. Ислам принялся с удвоенной энергией швырять ящики на ленту транспортера.
— Тише, ала, — крикнул приемщик, — посуд побьешь.
Сашка не работал, стоял, кусая губы, и поглядывал по сторонам.
— Все, дядя, — крикнул Ислам, бросая последний ящик, — поехали.
Шофер затоптал сигарету и сел за руль. Ислам, за ним Сашка слезли с кузова.
— Прошу, — сказал взмокший Ислам, пропуская напарника, который, обжигаясь окурком, отчаянно крутил головой.
Дружина безнадежно опаздывала. Сашка поставил ногу на подножку и еще раз оглянулся. Тогда Ислам, дорожащий каждой минутой, буквально впихнул его в машину. Влез следом и захлопнул дверь.
Шофер повернул ключ зажигания и выжал педаль стартера.
— Проститутка, — он никак не мог успокоиться, — просил ее, оставь наряд. Всегда деньги даю, пидораска. День пропал теперь.
Выжал сцепление, врубил сразу вторую передачу и погнал машину к воротам. Ислам, выворачивая шею, все смотрел в окно, пока не увидел троих показавшихся из угла соседнего здания, один из них был давешний азербайджанец.
Ислам вовсе развеселился, хлопнул белобрысого по колену и сказал:
— Жизнь, брат, хороша тем, что она разная.
Но день в самом деле пропал: в магазине, куда они приехали, пустой тары оказалось всего несколько ящиков, которые шофер грузить не стал. Вконец расстроенный, он выдал грузчикам по три рубля и высадил их у ближайшего метро.
— Больше ко мне не подходите, — рявкнул он на прощание, — нога у вас тяжелая. — И уехал.
Ислам ухватил белобрысого за локоть и поволок в ближайшую подворотню. Сашка не сопротивлялся, и от этого бойцовский пыл Ислама стал угасать, а чувство мести куда-то испарилось. Парень стоял перед ним с подрагивающими губами и покорно ожидал своей участи. Как ни старался Ислам возродить в себе злость, ничего не получалось. Всепоглощающая жалость. Он нехотя сунул белобрысому подзатыльник и отпустил его.
Небесный туман рассасывался, сквозь редеющие облака пробились первые лучи солнца. Вдоль шоссе по обе стороны были высажены деревья, и Ислам только сейчас заметил, что они уже давно отцвели и покрылись ярко-зеленой листвой. Лето давно стучалось в двери. Ислам сорвал листок с ближайшего дерева, понюхал, растер в пальцах его клейкую зелень и пошел к станции метро «Азизбекова». Приехав, в общежитие не пошел, хотя и ощущал сильную усталость, пересек футбольное поле и сел на лавочке, в тени акаций.
Виталик Большой и Али сидели в спортзале на третьем этаже главного учебного корпуса, где находилась боксерская секция, и наблюдали учебные бои.
— Видишь, в углу чувак по груше стучит? — показал Виталик. — Это Сейран Кочерян, чемпион Баку.
— Вижу, — отозвался Али, — на той неделе мы с городскими в футбол играли. Пацаны поспорили, считается прижатая рука или нет, короче, подрались. Так этот твой чемпион бежал от Рафика текинского, как заяц. Когда дело до драки доходит, человек все забывает: боксер, борец, дерется как колхозник. А другой человек, который ничем не занимается и с виду доходяга, дерется как зверь — вот Ислам, например. Или тот же Рафик. Это от Бога.
— Как думаешь, — оборвал его Виталик, — почему мы с таким опозданием присоединились к Исламу, струсили?
— Ничего подобного, — невозмутимо заявил Али, — мы команды ждали, а он молча пошел, это у него от страха язык отнялся, а пока мы сообразили, подбежали. Он с людьми не умеет работать, единоличник, поэтому его из Нахичеванского училища поперли. Какой из него командир, я бы ему даже взвод не доверил.
— Как ты излагаешь, а! — восхитился Виталик. — Прямо-таки Цицерон. Почему я тебя раньше об этом не спросил? Ведь со вчерашнего дня мучаюсь.
— Напрасно, хотя что с тебя взять, несмышленыша…
— Но-но, полегче. Подумаешь, раз в жизни что-то толковое выдал.
Али лишь снисходительно хмыкнул. Виталик сказал, переводя разговор:
— Ермаков опять первое место занял без боя, он девяносто килограмм весит.
Али повернул голову и посмотрел на огромного, свирепого вида прыщавого детину, всаживающего пудовые кулаки в боксерский мешок.
— Везет же некоторым, — ревниво сказал он.
Али сам пару раз участвовал в каких-то пустяковых соревнованиях, на первенствах профессиональных технических училищ, и едва жив остался, а Ермаков, такой же дилетант в боксе, как и он, постоянно занимал призовые места без боя, поскольку в его тяжеловесной категории он был один такой, противников не находилось. Выйдет на ринг, потопчется минуту, пока судья для порядка выкликает для него несущественного противника, а затем, под общий смех, уходит чемпионом.
— Пойдем на улицу, — сказал Виталик, — надоело, да и потом здесь воняет.
— Ну пойдем, — согласился Али.
Они вышли из спортзала, спустились по лестнице и, выйдя на плац, не сговариваясь, направились на футбольное поле, где со стороны мастерских стояли лавочки для зрителей.
— Посмотри, — сказал Али, — вон Ислам сидит.
— Вижу, — ответил Виталик, — только я не понимаю, почему он в одиночестве сидит. Где еще две мировые религии? Хотя христианство представлено в моем лице, пусть и половинчатое. А вот где нам еврея взять?
Али кашлянул. Виталик недоуменно посмотрел на него.
— Что ты хочешь этим сказать, сынок?
— Я не совсем лезгин, я тат, горский еврей. Потомок древних хазар.
— Вот так номер, — развеселился Виталик, — значит, у нас полный порядок.
Виталик Маленький стоял на своем посту, держа в поле зрения автобусную остановку, недалеко от стеклянного кафе, которое всегда сводило Али с ума своими запахами, и с замиранием сердца следил за подъезжающими автобусами. Как он ни старался предугадать поведение Джульетты, ничего не получалось. Когда она вышла из автобуса, Виталик подобрался и изобразил жалобную улыбку, как можно жалостливей. Надо было голову бинтом перевязать, мелькнула в голове запоздалая мысль. Джульетта прошла мимо, словно он был пустым местом. Виталик вздохнул и поплелся следом.
— Не надо за мной ходить, — не оборачиваясь, сказала девушка, — видеть тебя не хочу.
— А ты меня не видишь, — резонно ответил Виталик, — я же сзади иду.
— Остряк-самоучка, — все так же не оборачиваясь, констатировала девушка.
— А что я такого сделал? — возмущенно.
— На Рубене живого места нет, вся физиономия синяя. Ты его так избил, будто он не брат мой, а враг. А еще говорил, что ты меня любишь. Врал?
— Почему врал, я же говорил, что тебя люблю, а не его.
— Перестань острить.