Правила одиночества
Шрифт:
В кроне дамирагача зашуршал дождь, до них пока капли не доставали, но асфальтовые плиты стали быстро покрываться рябью темных точек, на этот раз у дождя намеренья были самые серьезные. Луна уже давно не показывалась.
— Пошли, сынок, в дом, — сказала мать.
— На нас же не капает, мама, может, он сейчас кончится, так хорошо сидим, завтра воскресенье.
— Да нет, этот дождь зарядил надолго, — тяжело поднимаясь, сказала мать, — кто все-таки тебе глаз подбил?
— Сейчас или давно?
— И сейчас, и давно.
— Упал я, — сказал Ислам, — эх, так хорошо сидели.
Он пошел к себе в комнату, лег и долго лежал с открытыми глазами, думая об отце, которого не видел уже двенадцать лет. После долгих скитаний по Казахстану и Сибири, тот нашел приют на Сахалине. То есть добровольно уехал туда, куда в царское время ссылали на каторгу. Ислам смотрел по карте, это было так далеко, дальше нельзя было убежать от собственного сына. Город, откуда приходили редкие письма, сваливался в Японское море. Это был край земли, настоящая Ойкумена. Засыпая, он вдруг с испугом сообразил, что если дождь надолго, то Лана на пляж не придет.
К счастью, как это часто бывает летом, к утру небо прояснилось, вернее, гроза прошла стороной, в горах, так как всю ночь были слышны отдаленные раскаты грома. А мать сообщила, что ночью видела, как в горах сверкали молнии. Ислам поднялся рано, но улизнуть из дома не успел. Мать попросила полить фруктовые деревья, в ее голосе было столько твердости, что он понял — сопротивляться бесполезно; взял ведра и пошел к колодцу. Уже оттуда, крутя ручку подъемника, сказал:
— Зачем поливать, если ночью был дождь, можно переусердствовать.
— Если ты называешь дождем те несколько капель, упавшие на землю, то не беспокойся, — ответила мать. Она сидела на крыльце на табуретке и контролировала его действия.
— Ну как же, а гроза? — настаивал Ислам.
— Гроза была в горах, далеко отсюда.
— Мама, подземные воды сообщаются, — поучительно сказал Ислам, — дождь был в горах, а вода уже здесь, подземная.
— Давай, давай.
— Мама, «давай, давай», — это не довод в научном споре, — возмутился Ислам. Он наполнил ведра, с усилием подхватил их и понес в сад. Когда он проходил мимо матери, она легонько хлестнула его прутиком, который держала в руках.
— Я понял, — сказал Ислам, — в прошлой жизни ты была надсмотрщиком. Он вылил воду под дерево и вернулся к колодцу.
На море ничто не напоминало о вчерашнем шторме, поверхность воды была гладкой и неподвижной, как зеркало. Море и небо были одного белесого голубого цвета. На горизонте две стихии сливались, и казалось, что весь мир находится в пасти огромной ракушки, распахнувшей свой зев. Моряк, К каковым Ислам причислял и себя, мог обнаружить на берегу следы вчерашнего буйства: там и сям валялась дохлая рыбешка, прибрежная галька местами была покрыта ржавым слоем листвы донных морских растений, над тушей выброшенного морем тюленя копошились вороны. Ислам исходил пляж вдоль и поперек, прежде чем нашел девушку. Она лежала у самой кромки, на мокром песке и задумчиво глядела на море. На ней был закрытый цветастый купальник, дивно облегавший ее стройную фигурку.
— А я жду, жду, — лукаво произнесла она, — уж все глаза проглядела, а милого все нет и нет.
Ислам почувствовал, как в груди поднялась теплая волна.
— Привет, — сказал он, опускаясь рядом, — ты шутишь или правду говоришь?
— А ты что, раздеваться не будешь, — не ответив, спросила Лана, — будешь как они?
И кивнула головой.
На пляже было несколько азербайджанских семей, загоравших по одной методе — мужчины обнажались до семейных трусов, являя миру волосатые спины и животы, а женщины и девушки купались и загорали в платьях.
— ИЛИ ТЫ современный?
— Более чем, — сказал Ислам. Он разделся, оставшись в плавках.
— Могу и плавки снять, — предложил он в порыве самопожертвования.
— Ой, не надо, — воскликнула Лана и заметно покраснела, — я все поняла, больше не буду. А когда ты успел так загореть, лето только началось, или ты такой от природы?
Девушка приложила свою руку к руке парня и уныло сказала:
— Я по сравнению с тобой как эскимоска.
— А ты что же, одна здесь? — спросил Ислам.
— Нет, наши все в воде, как тюлени, видишь, косяка давят на нас, соседи. Мать в Алексеевку укатила, за ежевикой, меня под их присмотром оставила.
— Не заругают? — поинтересовался Ислам.
— Заругать не заругают, а вот матери сообщить могут, но я скажу, что ты мой пионервожатый, бывший.
Лана засмеялась.
— А где ты живешь вообще?
— Возле стадиона, в военном городке.
— И охота тебе было в такую даль тащиться.
— Да, я хотел тебя увидеть.
— Почему? — невинно спросила девушка.
— Потому что ты мне нравишься.
— Да-а, как интересно. А что это у нас с лицом? — переводя разговор, спросила Лана.
— Где? — удивился Ислам, успевший уже забыть о своих ссадинах.
— Вот и вот, — Лана показала пальцем.
— Ах, это, пустяки, подрался вчера, — сообщил Ислам.
— О, да ты еще и драчун, — воскликнула девушка, — с кем это ты подрался, а ну рассказывай, — потребовала она.
— Их пять человек было, — сказал Ислам, — один в Танковом полку живет, других я не знаю.
— Ты был один?
— Сначала один, потом друг помог, короче, они убежали.
— Как не стыдно врать, — укоризненно сказала Лана, — прямо как в сказке, семерых одним ударом, пятерых вернее.
— Я не вру, честное слово.
— Ну, ладно, оставим это на твоей совести. Но больше так не делай, обещаешь?
— Обещаю, — согласился Ислам, не покривив душой, потому что было неясно, чего именно не делать.
— А я подумала, что у тебя «асфальтовая болезнь». Знаешь, что это такое?
— Не знаю, но догадываюсь. Нет, не подвержен.