Правитель Аляски
Шрифт:
— По-разному, — суховато сказал Гагемейстер. — Когда лучше, когда хуже. Так я вас жду завтра, — давая понять, что встреча завершена, капитан Гагемейстер протянул руку лейтенанту Камилю Рокфелю.
Рокфель спустился по трапу в ожидавшую его шлюпку, а Гагемейстер, стоя на палубе, всё ещё смотрел на приближавшийся к берегу корабль. Что-то привёз ему лейтенант Подушкин?
Перед встречей с Гагемейстером лейтенант Подушкин испытывал такое чувство собственной обречённости, какое, должно быть, бывает у человека, готовящегося взойти на эшафот.
— Ефим Алексеевич, — попросил он Клочкова, —
— Хорошо, Яков Аникеевич, — согласился Клочков. — Уж лучше будем объясняться вдвоём.
Как только корабль был поставлен на якорь, они сели в шлюпку и отправились на «Кутузов».
Даже в форме приветствия явившихся к нему офицеров капитан-лейтенант Гагемейстер подчеркнул, что он отличает своих старых коллег и сослуживцев от тех людей, с которыми не считает нужным переходить за грань обычных отношений начальника и подчинённого.
Пожимая руку Клочкову, он едва заметно улыбнулся и любезно сказал:
— Сразу видно, что побывал в южных краях.
Взглядом, брошенным на лейтенанта Подушкина, Гагемейстер будто давал понять, что догадывается о провале его миссии.
Пригласив обоих присесть к столу, Гагемейстер попросил Подушкина доложить об итогах плавания. Он слушал молча, не перебивая, пристально глядя на командира «Открытия». Подушкин же, решив начать с хороших вестей — о том, что все оставленные на островах люди собраны и благополучно доставлены в Ново-Архангельск, был обречён заканчивать за упокой, поскольку, как ни крути, а и сам понимал, что успешными переговоры с Сандвичевыми королями считать не приходится.
— Так, ежели я правильно вас понял, — ледяным голосом подвёл черту Гагемейстер, — вы явились назад с пустыми руками, без сандала, без денег, вообще без ничего. Вы сами-то хоть понимаете, что это полный провал?
— Я всё же полагал, что основная моя задача — сбор брошенных на островах людей, и я её выполнил, — стараясь не давать волю эмоциям, ответил Подушкин.
— Вы сделали самое простое дело, которое сделал бы на вашем месте каждый, — жёстко сказал Гагемейстер. — В тех же вопросах, где надо было проявить себя не только моряком, но и дипломатом, вы потерпели фиаско. Почему, кстати, вы явились с докладом без этого промышленника, который пошёл вместе с вами, — Тараканова? Я специально дал его в помощь, чтобы он как человек, посвящённый в некоторые местные детали, способствовал вашим переговорам. Я бы хотел задать несколько вопросов и ему.
И тут Подушкин понял, что окончательно идёт ко дну. Ничего не оставалось, как признать взятую на себя ответственность за то, что разрешил Тараканову пожить на Кауаи.
Внешне спокойным, деловитым тоном Подушкин объяснил:
— К сожалению, заслушать Тимофея Тараканова никак не можно. На Кауаи, в селении Ваимеа, у него оказалась жена-сандвичанка и маленький ребёнок, сын. Он попросил у меня дозволения временно остаться на острове со своей семьёй. Сказал, что работал на компанию двадцать лет и заслужил отдых. Я не счёл возможным отказать ему.
— И вам не пришло в голову, лейтенант, что такие решения несколько выходят за рамки ваших полномочий?
— В данном случае я руководствовался
Но защитные доводы Подушкина и его тон уверенного в своей правоте человека лишь усилили раздражение против него капитана Гагемейстера.
— Вы лишили компанию одного из наиболее опытных промышленных и ещё пытаетесь оправдаться, — с нарастающим гневом говорил Гагемейстер. — А что же вы, Ефим Алексеевич, неужели не могли подсказать лейтенанту Подушкину, что он берёт на себя слишком много?
— Подобные решения командир корабля вправе принимать самостоятельно, — пытаясь прикрыть коллегу от гнева начальника, ответил Клочков.
Гагемейстер встал с места и прошёлся по каюте. Оба офицера тоже поспешили подняться. Подушкин с каким-то внезапно нахлынувшим на него равнодушием ожидал приговора Гагемейстера.
— Я долго не мог простить вам, лейтенант Подушкин, — сказал наконец Гагемейстер, — что вы разбили шлюп «Нева», на котором и мне после Юрия Фёдоровича Лисянского довелось идти вокруг света. Ещё до нашего знакомства я подозревал, что вы не очень умелый моряк. Теперь я вижу, что вы, помимо прочего, и дипломат никудышный. Мне кажется, вы слишком задержались на службе Российско-Американской компании. Я помогу вам в этом году отправиться обратно в Россию, тем более что срок вашего контракта истекает и я не намерен его продлевать. Я учту этот ваш крупный провал и постараюсь до конца года не посылать вас в ответственные плавания. Можете идти. А вы, Ефим Алексеевич, пожалуйста, останьтесь. С вами я бы хотел поговорить отдельно.
Сев в шлюпку, Подушкин приказал своим матросам идти к берегу. Для успокоения чувств ему надо было встретиться с Барановым. Не по долгу, а по зову сердца он хотел рассказать смещённому правителю о неудачном вояже на Сандвичевы и жестокой головомойке, какую устроил ему Гагемейстер. Баранов-то должен понять, что в ситуации с Таракановым он был прав. Держать свои переживания при себе Подушкин уже не имел сил.
Уже несколько месяцев Александр Андреевич Баранов передавал хозяйственные и финансовые дела компании бывшему комиссионеру корабля «Кутузов» Кириллу Тимофеевичу Хлебникову, назначенному правителем ново-архангельской конторы. Подсчитывали стоимость жилых зданий, мастерских, годных к плаванию судов компании, количество находящихся на складах мехов. Кропотливое это было дело — восстанавливать год за годом доходы и расходы компании, включая прибыли от совместного с иностранцами промысла морского зверя, закупки у бостонских купцов продовольствия, оружия и других товаров, в которых нуждались русские поселения на американских берегах.
С документами работали большей частью в кабинете Баранова, где хранился архив компании, и Кирилл Хлебников поражался цепкой, несмотря на преклонные годы, памяти Баранова. Иной раз короткая запись в бухгалтерской книге или на отдельном листке бумаги об итогах той или иной совместной операции с чужеземными корабельщиками давала Баранову повод вспомнить конкретного капитана судна и черты его характера, и сколько раз он бывал в Русской Америке, и как проявил себя здесь, был ли честен или плутовал.