Право на безумие
Шрифт:
Она зашла на кухню и подошла к печке, чайник поставить. В доме отчетливо пахло тухлятиной. Она сморщила нос, но особого внимания на это не обратила. Она частенько приносила со свалки что-нибудь не особо свежее. Иногда забывала, куда определяла на хранение, а оно потом заванивалось. Так что в запахе ничего особенного не было. Сейчас попьет чайку, и приберется, наведет в доме порядок.
– Мать, а мне чайку нальешь?
От неожиданности она едва не подпрыгнула. Рука с кипятком дрогнула, выплеснув добрую половину на пол. Резко обернулась и вздрогнула еще раз. Голос был гнусным, а его
– Ах ты, паразит такой! Хозяйки нет, так в дом сразу. Все небось вынесли. Щас вот в милицию позвоню, поскалишься тогда.
– А ну, цыть. Замолкни, старая. Я сказал, чаю налей.
Бабе Фросе неожиданно стало страшно. Очень страшно. Страх был могучий и древний, как инстинкт. Она молча достала свою лучшую чашку и налила кипятку незваному гостю. Присела на табуреточку и схватилась рукой за сердце.
– Ты мне не помри раньше времени. Я сам определю, когда тебе на тот свет отправляться.
Выпил залпом кипяток и уставился на нее красными, с вертикальными зрачками, глазами.
– У тебя случайно моя вещь оказалась. Ты мне ее сейчас отдашь, а я твою вещичку верну. Она мне без надобности.
Она хотела закричать, что у нее ничего чужого нет, но, увидев возникшую на столе брошку, осеклась. Брошь была небольшой, в форме молнии. Искрилась, блестела на солнышке и была очень красивой. Вещь была чужой, брать ее она боялась, но нищета и жадность победили в этой недолгой внутренней борьбе.
– А что нужно взамен?
Красноватая рука, покрытая мелкими чешуйками, указала в сторону коридора.
– Там, в сумке.
Вонь, оказывается, исходила оттуда же. В сумке лежали бутылки, которые она насобирала в последний свой поход, неизвестный ей сверток и ползали черви.
– Тащи сюда.
Принесла.
– Сверток на стол.
Достала. Запах гниения стал просто невыносимым.
– Разверни и отдай.
Она развернула потемневшую газету и задохнулась от накатившей тошноты. Среди копошившейся мерзости и разлагающегося мяса весело поблескивали золотые колечки.
– Вот это.
Баба Фрося, превозмогая отвращение, ножом отковыряла то на что указал гость (гость ли?), и протянула ему палец (палец!) с толстым золотым кольцом. Карлик улыбнулся и, резко схватив украшение и то, на что оно было надето, запихнул себе в пасть. Проглотил, удовлетворенно рыгнул.
– Ну, вот и все, старушка. Молодец. Есть еще порох в пороховницах.
Подтолкнул к ней брошку.
– Пользуйся, твое теперь.
Поднялся и пошел во двор.
– Да… Сильно не переживай. Помрешь скоро.
Ефросинья Ивановна плюхнулась на табуретку и схватилась за сердце. Там болело и жглось, словно раскаленным прутом вращали. Стало трудно дышать. Попыталась выйти во двор и позвать соседей, но сил не хватило, и она тяжело повалилась на пол загаженного коридорчика.
Через пару часов появился племянник. Зажав нос, он перешагнул через лежащее тело и подошел к столу. Положил в карман брошку, закинул разложившуюся кисть руки в мойку и открыл воду. «Вот же скупердяйка была. У нее «рыжье» по столу валяется,
К дому со всех сторон бежали маленькие красные ящерки. Их было много, очень много. Он взвизгнул, и бегом бросился на улицу.
Х
На равнину они еле выбрались. Не совсем равнина, конечно, но и не эти проклятые горы. Вся поездка была тяжелой, и шло все наперекосяк с самого начала. Был один положительный момент, Сима смог получить четыре образца или, если быть точным, заготовки для опытных образцов. Но четыре – это очень хорошо. Такое случалось крайне редко. К тому же, у одного из образцов, показатели буквально зашкаливали. Это была первая странность, но далеко не последняя в этой командировке. Почему странность? Да потому что таких показателей быть не могло. И существование такого объекта опровергало ряд фундаментальных и незыблемых законов. Один из них – это закон сохранения энергии. И что-то подсказывало, что найдется много и других странностей.
Главарь этих бандитов, отличался поистине звериным чутьем, и если остальных отдал быстро, по оговоренной цене, то за этот уникум торговался до последнего. Пришлось заплатить вдвойне, но Сима был доволен. Когда все утряслось, он вызвал вертолет и стал ждать.
Погода неожиданно испортилась, зарядил мелкий дождь, и стало ясно, что более или менее комфортабельный полет отменяется, и придется идти караваном через ближайший перевал.
С трудом набрал носильщиков, еле сторговался с проводником, и, наконец, все было готово. Выход назначили на утро, но опять вмешался командир боевиков. Он долго бубнил о воинах аллаха и борьбе с неверными, а в завершение потребовал денег. Пришлось отдать ему часы. Часы были дорогие, швейцарские, но жизнь – дороже, а с премии новые купим.
Утром двинулись. Дорога была тяжелой. Народ в караване попался молчаливый и угрюмый. Но ему и не хотелось с ними общаться. Он их боялся и считал дикарями. Для него была дикой та легкость, с которой они лишали жизни других людей. У него внутри все протестовало, когда эти угрюмые личности ножами отрезали головы пленным, смеясь и радуясь, вытирали кровь, случайно попавшую на лица. Хоть он и крутился в последние годы рядом со смертью, но к ней так и не привык. Да и долгая работа врачом давала о себе знать. Он привык спасать чужие жизни, а лишать кого-то этого божьего дара, нет уж, увольте…
На второй день пути, когда уже был виден перевал и стало ясно, что окончание пешего пути приближается, над горами за их спинами вспыхнуло зеленое зарево. Похоже, эпицентром было то место, где стоял лагерь этих «борцов за свободу».
Северного сияния в этих широтах не было, и почему-то у всех была уверенность, что это не атмосферное явление. Один из носильщиков высказал мнение, что «федералы распылили химию, и если Мага не ушел раньше, то и он, и его моджахеды отправились к аллаху». Все согласились, а когда увидели, что эта зелень двинулась следом за ними и довольно быстро приближается, практически побежали.