Право на выбор
Шрифт:
… Начинаем мы с банального — с алфавита. Каждый символ означает слог, и практически сразу выясняется, что часть из них я выговариваю не так как нужно из-за особенностей строения гортани, а некоторые не могу выговорить вовсе. Но понять меня будет можно, а если потренируюсь, то акцент будет совсем небольшим. Кроме слоговой азбуке, есть еще азбука старой словесности — это символы, каждый из которых означает слово. Мы занимаемся пару часов — и к концу занятия я уже могу написать свое имя, имя Мара, поздороваться и попрощаться по-туриански. Мы договариваемся о следующей встрече, а когда я заикаюсь об оплате — любой труд должен оплачиваться, таково мое строгое
Ладно… потом придумаю, как отблагодарить её… хоть бы даже фруктов принесу, а то неудобно как-то…
На улице жарко — ветер лежит у земли, усталый и заморенный. Шерхентас перевалила на другую половину неба, чуть окрасившись розовым… Я бреду по каменистой земле, бездумно разглядывая высоченные деревья, берренех кажется… В голове с трудом укладывается, что я на другой планете — под ногами та же земля, над головой — почти солнце… если забыть про корабль и станцию, можно представить, что я просто в далекой-далекой стране… Если не видеть здешних обитателей, конечно…
Навстречу мне идет незнакомый тур, молодой по виду. Он здоровается — и я, ошалев от собственной смелости, здороваюсь в ответ. Легкая удивленная улыбка скользит по лицу незнакомца, а потом он складывает пальцы странно, прикладывает ко лбу и идёт себе дальше. И я иду дальше, чувствуя как лопаются внутри пузырьки чистого восторга.
Первый шажок — всегда самый страшный и самый важный.
По моему возвращению дома тихо — и я не знаю, радоваться этому или бежать за соседями. Но все оказывается куда проще — Раш уехал на службу, он работает инженером в космопорте, и будет только к ночи. У Мара пока выходные, но через три дня и он выйдет на работу — получается, я останусь дома одна? Вспыхнувшая было тревога гасится спокойствием тура — раз он не боится оставлять меня дома одну, значит, и мне нечего бояться. Видимо, мой самостоятельный — и успешный — поход вселил в него определенную уверенность.
Будущее начинает вырисовываться — пока штрихами-набросками, но все же лучше, чем ничего. Я буду учить язык — а сил и времени это займет будь здоров — буду делать что-то по дому, чтобы не нахлебничать… Грида обещала помочь, значит, можно же будет попросить её научить меня еще и готовить? Надо попробовать, пока не попробую — не узнаю… а поддерживать чистоту в полупустом доме не так уж и сложно.
...
— Можно тебя отвлечь на минуту?
Я поднимаю голову от своих записей — Мар стоит в дверях с довольно объемным свертком и кажется немного смущенным.
— Давно хотел отдать... Не уверен, что угадал с размером, но может хотя бы примеришь?
Сначала колечко, теперь одежда... Смущаюсь уже я, когда неловко забираю свёрток. Внутри — что-то вроде туники из тонкого материала. По краям украшенная причудливым орнаментом, ткань приятно холодит кожу, когда я разглаживаю ее ладонью. Красиво… Мар и сам носит похожую, только попроще и погрубее, и свободные штаны из похожей ткани.
— Да, сейчас же и примерю...
…Все он угадал. По фигуре, но не слишком облегает… Не слишком — но достаточно, чтобы вернувшийся домой Раш’ар долго молчал, глядя на меня. Мне нехорошо от его взгляда, нехорошо ему самому — вены на шее смолы чернее. Я отворачиваюсь, так и не дождавшись ответа на свое приветствие.
И вот так… мы будем теперь жить?..
3-8
Через три дня утром я провожала обоих туров на работу — странно было
…У них вообще странно складывалось: они почти не говорили, не садились за один стол, не ссорились и практически игнорировали друг друга, и напряжение между ними хоть и не росло — но и не спадало. Иногда в вечерней тишине, когда я поднималась в спальню или оставалась на кухне, мне слышался словно бы треск — натянутые нити несказанных слов повисали в воздухе, как электрические кабели, готовые лопнуть от любого самого малого движения.
Мы не говорили этого вслух, но прекрасно понимали — долго так продолжаться не может.
...
Я просыпаюсь под утро — в окна смотрят бледнеющие звезды, отблеск зари на горизонте расползается по краешку неба… Я бездумно смотрю перед собой, собирая себя в одну ясную точку со всего тела… тела, что сжимают крепкие руки, тела, прижатого к широкой горячей грудине.
Мар не спит — дыхание его прерывисто, сердца выбивают поступь в позвоночник. Он прижимает меня к себе крепче… ближе… и вот я, заливаясь краской, чувствую… внизу… спиной…
Ну а чего ты ждала, ложась спать в одном белье?..
Этого и ждала.
Клубочится в груди — тяжелое, колючее, внизу живота — теплеющее, искристое. Я прижимаюсь к нему в ответ — и тихий хриплый выдох опаляет макушку.
Если тихонько… может быть… можно?
Я накрываю ладонь на своем животе, тяну чуть выше — и больше намеков ему не нужно. Касание к груди простреливает в пах — тепло и жар волнами расходятся по телу… руку ко рту, быстро! ни единого звука, ни единого стона…
Не получается — когда сухие и очень горячие пальцы оттягивают топ и сжимают мгновенно твердеющий сосок, когда с нарастающим нетерпением обхватывают и сминают мягкость груди… она всегда казалась мне маленькой, а в его ладони — подавно… это не мешает ему ласкать её почти остервенело, пока все мое тело не заполняется глухим и жадным гулом, пока ясность в голове не плывет, не тает, позволяя ядовитому туману из глубины подняться и все заполнить собой.
Всхлипы ладонь не гасит, он их слышит — и шепчет на ухо прерывисто:
— Так… приятно?
— У… угу…
— Где… еще?
— Ни…ниже…
Я жду, что он скользнет мне между ног — но он задерживается на животе, как-то ласково и даже бережно обводя его выпуклость… Я булькаю смущением — что там наглаживать? — но нежность и трепетность касаний что-то переключает во мне, и мне хочется не отвести его руку — обнять ее, прижаться к ней, прижаться к нему всем своим существом…