Правый руль
Шрифт:
По-настоящему поразил меня Михаил Жванецкий, которого я раньше как-то не воспринимал всерьёз. В 2006 году на записи одной из своих передач «Дежурный по стране» он произнёс удивительные слова: «Первые свободные люди в нашей стране появились во Владивостоке. Когда им дали автомобиль — качественный, свободный японский автомобиль. Они заразились свободой от этого автомобиля».
До Жванецкого праворульное сообщество защищали в основном лишь рядовые автолюбители.
Им противостояли бойцы других весовых категорий — от тех же музыкантов и сатириков-пропагандистов до федеральных чиновников, облечённых запретительными полномочиями. Из речей последних следовало, что дальневосточники — какие-то варвары, из упрямства или тупости не желающие приобщаться к благам мировой цивилизации. Например, к новому и современному автомобилю — «Ладе» десятой модели.
Спасибо, Михал Михалыч. Вы увидели, один из немногих с той стороны уральской баррикады, что для постперестроечных дальневосточников правый руль стал категорией философской. До Жванецкого единственным, пожалуй, защитником дальневосточного автомобилизма «с именем» был артист Леонид Ярмольник. Он горячо отстаивал в передаче якобы демократичного и якобы очень умного телеведущего Познера правду приморцев. Наверное, потому, что сам родился в Приморье — на пограничной станции Гродеково.
Глава четвертая
Драгоценный металл
Случайно только то, что этот кофе — растворимый.
— Ты просто слишком часто заглядываешь под капот. Люди на таких машинах годами ездят и не парятся.
Вячеслав, плотный серьёзный черноусый мужик в синем комбинезоне (типичный авторемонтник со знаком «плюс», хоть в рекламе снимайся), мягко, не бросая, защёлкнул капот и стал вытирать руки.
— Сколько я вам должен?
— Нисколько.
Он мог бы легко залечить меня и заработать денег на какой-нибудь ненужной или вовсе мнимой операции. Более того, я был бы искренне ему благодарен. Если человеку после мнимого лечения становится легче, то уже одним этим можно извинить небольшое шарлатанство. Но Вячеслав не стал так поступать — в силу порядочности или из-за нежелания заниматься ерундой.
Он был совершенно прав. С определённых пор я начал испытывать маниакальное беспокойство по поводу состояния моего автомобиля. С тревогой прислушивался к работе подвески, вынюхивал посторонние запахи, беспочвенно подозревал мотор в коварных намерениях подвести меня в самый неподходящий момент — прогоревшей ли прокладкой головки блока, внезапным ли перегревом, подъеденным ни с того ни с сего или попросту выбежавшим на землю маслом. Однажды обжегшись на приобретённом мною (легкомысленно до халатности) убитом в хлам автомобиле, я долго не мог избавиться от беспричинных тревог. Приходилось даже заниматься аутотренингом. «Ничего не случится. Машина в полном порядке. Ни с того ни с сего в ней ничего не может сломаться, — убеждал я себя. — Ты всё услышишь загодя».
Дело, конечно, было не в машине, а в моей мнительности.
Но есть ещё одно обстоятельство. Мне всегда нравилось самому откручивать на заправке пробку заливной горловины бензобака. Вставлять в неё пистолет, внимательно следить за бегущими цифрами литров и рублей на табло, тщательно вытряхивать в бак последние капли топлива, не доверяя этот интимный процесс грубому мужику в спецовке. Когда я дёргаю капот, проверяю уровень масла, прикасаюсь к агрегатам мотора (под своей железной бронёй автомобиль выглядит так беззащитно), мне просто доставляет удовольствие этот процесс общения с машиной. Вот в чём дело.
Я не застал сознательным человеком то время, когда во Владивостоке машины меняли на квартиры. Сейчас это кажется такой же легендой, как и рассказы о том, что когда-то квартиры людям давали бесплатно. Наверное, это красивая сказка, такая же, как ковры-самолёты, скатерти-самобранки и лягушки, превращающиеся в прекрасных царевен под извращенческими губами.
Меня нельзя назвать типичным жителем Владивостока. Долгое время автомобили были мне безразличны. Гуманитарий, почти «ботаник», я не дружил с реальным — начиная с дверных замков — и предпочитал ему идеальное. Именно поэтому после школы я попал на гуманитарный факультет вуза и позже пошёл работать в средства массовой информации и дезинформации. На вопрос «Какая у него машина?» я мог по-женски ответить «белая». О баталиях вокруг расположения руля что-то слышал, но навскидку не мог даже сказать точно, с какой стороны должен или не должен находиться этот самый руль. Более сложные вопросы ставили меня в безнадёжный тупик. Услышав про седан, я представлял себе только железнодорожную станцию Седанку в пригороде Владивостока, по легенде названную в честь какого-то допотопного китайца. По-марксистски сказалась и «среда»: в нашей семье машины никогда не было. Сдавать на права по достижении восемнадцати лет, как мои сверстники, я не пошёл.
Минуло пять лет, в течение которых водители по-прежнему представлялись мне людьми сверхъестественных способностей, этакими Гарри Гудини (признаюсь, сейчас у меня сохраняется подобное отношение к авторемонтникам). Стать водителем и обладателем автомобиля самому — такую возможность я не рассматривал даже теоретически. Во-первых, считал, что не годен к этому, во-вторых — не хотел. Правда не хотел. Считал себя убеждённым пешеходом и предполагал остаться таковым.
Революция произошла во время одного вполне рядового выезда на море. Заканчивалось лето 2003 года. Мы, несколько бывших одноклассников, поехали искупаться. На четверых парней — три автомобиля. И ничего, что одним из них была древняя, протёртая временем до буквальных дыр «Хонда-Вигор», а другим — вовсе ископаемый и в эти годы уже почти немыслимый во Владивостоке «Жигулёнок» — красная «копейка» 1977 года рождения, доставшаяся одному из нас в наследство. Это были настоящие автомобили, которые могли передвигаться своим ходом. Управляли ими не небожители, а пацаны, с которыми я сидел за одной или соседними партами. Все мы были не мажоры, но ординарные дети инженеров, учёных и военнослужащих. В этот день я вдруг понял, что возможно всё, и резко, рывком, захотел иметь свой автомобиль. До тех пор моё немаленькое самолюбие, видимо, находило другие выходы, но тут плотину прорвало раз и навсегда.
На следующий день я записался на курсы вождения. Месяц или чуть более спустя, позубрив в аудитории правила, посетив автодром и два-три раза прокатившись (с инструктором на левом сиденье) по городу на стареньких «Королле» и «Висте», получил права. Ещё через день купил автомобиль — пробежную 11-летку, по объявлению в «Дальпрессе», за три тысячи долларов. Благословенные времена, когда тысячи за две или даже меньше можно было притащить из Японии аналогичный, но беспробежный и более молодой автомобиль, завершились с подачи кремлёвских защитников отечественного автопрома года за полтора до моего чудесного прозрения.
Мне открылся новый мир. С того октябрьского дня 2003 года я стал полноправным владивостокцем данного исторического периода. Встроился в пейзаж, перестав выламываться из него белой вороной, и прекрасно ощущал себя в качестве этой мозаичной городской песчинки.
Эту пулевидную (мне нравилось так называть её, это дополнительно меня возбуждало, она и на стоянке казалась мне летящей) серебристую красавицу и звали по-женски — Marino, Марина, хотя формально это слово означает «моряк» или «морской». Конечно, это была девушка, хотя и ближайшая родственница явного «мальчика» Toyota Sprinter. Несколько позже эту марку прославит первый «узник правого руля» — алтайский железнодорожник Олег Щербинский, не в добрый час оказавшийся на пути кортежа губернатора-артиста Михаила Евдокимова. Только у меня она была серебристая (цвета оградки, говорят наши юмористы с Зелёного угла), а у Щербинского — сине-зелёная. Красивый оттенок, хотя к цветам я равнодушен и не разбирался в них никогда.
Первые дни я откровенно боялся водить машину. В автошколе было проще: рядом сидел инструктор, на котором лежала вся ответственность.
«Боевые» условия отличались от «приближенных к боевым» разительно. Работоспособность моя резко упала, сон испортился. Голова была занята только тем, как бы добраться от дома до работы… а вечером ещё ехать обратно. В транспортном потоке меня мучили кошмарные видения. Вот сейчас, казалось мне, откажут мои тормоза, раздастся страшный хруст, и из покорёженного дорогущего «Крузака» бодро выскочит команда бритоголовых спортсменов, помахивающих бейсбольными битами (они у нас продаются в автомагазинах на Военном шоссе — самый автомобильный товар). Следующие несколько лет я буду работать исключительно на восстановление этого «Крузака».